Элизабет Револь - Жить! Моя трагедия на Нангапарбат

Мы в бивуаке, который под первым лагерем ночью разбили Петр и Ярослав, еще два участника экспедиции К2. Они уже свернули палатку и спустились на вертолете в базовый лагерь. Здесь нас ждут только рюкзаки со снаряжением. Мы счастливы, что выбрались на солнце. Отдыхаем, собираем вещи. Адам делает наше общее селфи – фотографию, на которой мы втроем. Я снимаю перчатки, хочу отправить сообщение Жан-Кристофу, Людовику, но в этот момент прилетает вертолет.

Пилоты мощных вертолетов «Экюрей» AS350 B3 совершили вчера настоящее чудо. Им удалось высадить четырех альпинистов гораздо выше, чем планировалось изначально. Именно благодаря этому меня удалось спасти: Адаму и Денису пришлось гораздо меньше подниматься. Благодаря веревкам, которые они обнаружили на склоне, они смогли подниматься значительно быстрее. Учитывая приближающуюся непогоду, это стало решающим фактором. В вертолете

Я смотрю на Нангапарбат. Не могу оторвать от нее глаз. Мой взгляд прикован к тому месту, где остался Том. Я понимаю, что телом я уже не на горе, моя физическая оболочка покинула ее склоны. Но разум, мысли, чувства – они все еще там. Я очень хочу и молюсь, чтобы Том был сильным, чтобы он боролся, сражался. Чтобы оставался в укрытии, в той трещине. Шум мотора и вращающихся лопастей отвлекает меня от мыслей – тяжелый, давящий звук, такой же, как мои сожаления. Меня как будто накрывает черной, маслянистой водой, жутким чернильным мраком. Я жива, но Том все еще в аду. Мне невыносимо думать, что я здесь одна. И в то же время я испытываю облегчение. Эти противоречивые чувства терзают меня.

Мы садимся в базовом лагере, забираем там Петра и Ярослава и остатки наших вещей. Стоит оглушительный шум. Я не выхожу из вертолета, люк открыт. Гхани, с которым Томек подружился в долине Нанги, подходит к нему и говорит мне:

– Томек потерять на горе, Томек потерять на горе!

И я заливаюсь слезами, вспоминая Томека, каким я видела его в последний раз.

Я выбралась из этого ада, но Том по-прежнему находится в ужасном положении. Без него я чувствую себя такой одинокой, мое сердце разрывается. Я в отчаянии, но ничего не могу сделать. Больше ничего не могу, мне остается только принять последствия и страдать, страдать…

Отсюда Нангапарбат вдруг кажется мне такой враждебной! Она будто окружена холодной, злой, давящей атмосферой. Ничего общего с той потрясающей красотой, которую мы видели с Томеком, когда еще были полны надежд, радости, когда у нас еще были мечты – в прошлом, которое кажется теперь таким далеким.

Вертолет поднимается в воздух и направляется в Джаглот, на военную базу, чтобы совершить дозаправку. Там же опускается второй вертолет, в котором прилетели Денис и Адам. Я благодарю их, обнимаю. Любой нормальный, прагматичный человек оставил бы нас на произвол судьбы. Никто не был обязан бросаться нам на помощь. Но Денис и Адам прервали свою экспедицию на К2 и отправились за нами.

Адам дает мне илопрост – сильное сосудорасширяющее и препятствующее образованию тромбов средство. Его нужно немедленно ввести внутривенно, чтобы спасти мои руки и ноги. У этих поляков есть все! И я всем им обязана.

Я благодарю Дениса за то, что он поднялся на гору, отправился за мной и спас.

– Ты и сама бы спустилась в базовый лагерь. Я в этом уверен, – отвечает он.

Денис человек потрясающей скромности. Отныне и навсегда мы трое – Адам, Денис и я – связаны крепкой, нерушимой связью.

Встреча с близкими после всех этих испытаний будет потрясением. Каждый раз, когда я отправляю сообщение Жан-Кристофу, я плачу. Я знаю, откуда я возвращаюсь, но не знаю куда. Это будет тяжело. Я опустошена, разбита…

Посол Франции в Пакистане приезжает вместе с консулом. Как прекрасно снова слышать французскую речь! Я наконец поговорила с Жан-Кристофом по телефону. Услышав его голос, я не могла сдержать своих чувств.

Возвращение

Мое возвращение стало адом. Когда я прилетела в Исламабад, я еще ничего не знала и даже не подозревала, какой масштаб приняла наша история. Уже посыпались осуждающие слова, призывы сжечь меня на костре или, наоборот, сделать героиней, появились броские заголовки новостей, самые разные толкования случившегося и домыслы…

Людовик и Эммануэль Коши (специалист по обморожениям и врач из Шамони) говорили со мной по телефону, но я и представить не могла, что нашей истории на Нангапарбат было отведено главное место в выпусках теленовостей. Я не осознавала этого, даже когда отец позвонил мне из Дром и рассказал об этом. Я этого не понимала и думала совсем о другом.

И много времени спустя я все еще оставалась на склоне Нангапарбат, блуждала одна в темноте, без Томека. Одна в этом аду, замкнувшаяся в себе, отрезанная от всех, кто меня окружал. Даже когда я старалась не подавать вида, и телом, и мыслями я была вместе с Томеком, на Нангапарбат, в мире, недостижимом ни для кого, кроме меня.

Я не могла смириться с тем, что случилось непоправимое. Несчастье на Нангапарбат было слишком ужасным. Правда разрывала мне сердце. Я ушла в себя, смотрела остановившимся взглядом в одну точку. Глухая боль постоянно грызла, уничтожала меня. Томек остался наверху, и прошел не один день после моего возвращения во Францию, пока я наконец поняла, что ничего уже не исправить. В Исламабаде и даже в Саланш я еще не готова была смириться с тем, что спасатели больше ничего не могут сделать и ни один вертолет больше не отправится за Томеком. Мой разум отказывался понимать, что он умер!

Я больше ничего не могла сделать. Ничего не могла изменить, но не принимала этого. Я не смогла его спасти, возвращение с вершины стало трагедией. Я сердилась на себя, винила себя, мне было плохо, очень плохо, моя душа страдала. Сердце истекало кровью. Слезы то и дело лились из глаз, а я не могла их остановить и даже не замечала. Голос Томека, его глаза, ужасные воспоминания о его обмороженном лице, навсегда стиснутых, скованных льдом кулаках, преследовали меня днем и ночью.

Но ведь я сделала все, что могла, чтобы спасти его, вырвать из рук ужасной судьбы.

И тем не менее, он мертв, а я жива. И эта жизнь стала для меня непрерывной пыткой. Я тонула в бездне угрызений совести и чувства вины. Меня разрывало на части. Мучения, которые причиняли мне обмороженные руки и ноги, казались смешными по сравнению с тем, что чувствовало мое вырванное из груди, разбитое на части сердце. Я была почти рада физической боли – она позволяла пережить хотя бы часть страданий, которые выпали на долю Томека.

Я больше не узнавала себя. Горло все время перехватывало, слезы могли брызнуть в любой момент. Я не могла избавиться от ужасной пустоты в душе, чувство вины не покидало меня. Возможно, оно никогда меня и не покинет. Всегда будет рядом. Придется научиться жить с ним.