Артур Дойль - Опасная работа

Впечатление от арктических пейзажей усиливает и чувство одиночества, которое охватывает тебя в Арктике.

В местах обитания китов в окружности 800 миль от нас никаких других судов, кроме нашего и парного с нами судна, не было. Семь долгих месяцев мы не имели ни писем, ни вестей от мира, простиравшегося южнее. А ведь отплывали мы во время, насыщенное событиями. Шла афганская кампания, назревала война с Россией. Обратный наш путь проходил вблизи вод Балтики, и мы не могли быть уверенными в том, не поступит ли какой-нибудь военный корабль с нами так же, как мы поступали с китами. Когда к северу от Шетландов нам повстречалось рыболовецкое судно, первым нашим вопросом было, в состоянии мира или же войны находится наша страна. За семь месяцев нашего отсутствия произошли важные события: разгром при Майванде, знаменитый марш Робертса из Кабула в Кандагар, но нам все это представлялось неясным, туманным, да и по сей день я не могу разобраться в этом периоде нашей военной истории.

Немеркнущий свет, сиянье белоснежных льдин, глубокая синева воды – вот что сильнее всего врезалось в память, а еще – живительная свежесть сухого морозного воздуха, вдыхать который – истинное наслаждение. И крики бесчисленных морских птиц – всех этих чаек, юнко зимних, бургомистров, гагар – они и сейчас еще призывно звенят у меня в ушах. Вся эта живность – и в воде и в воздухе – приоткрыла мне новый мир неведомых ранее живых существ.

Промысловый кит дает лицезреть себя не так уж часто, зато менее ценные его собратья кишат повсюду. Девяностофутовый полосатик может смело рассекать волны своим никому не нужным жирным телом с полной уверенностью, что ни один бот не будет спущен вослед ему.

Уродливый горбатый кит, призрачный белый кит, нарвал со своим рогом, странного вида бутылконос, огромная медлительная гренландская акула и смертоносный дельфин-касатка, самый страшный из глубоководных морских чудищ – истинные владельцы этих девственных широт. На льду разлеглись тюлени, пятнистые и береговые, и гигантские, в 12 футов от носа до хвоста хохлачи; когда они сердятся, а сердятся они постоянно, нос их раздувается и становится похож на ярко-красный футбольный мяч. Изредка на льду можно увидеть белую полярную лисицу, и всюду попадаются медведи. Плавучие льдины возле тюленьих лежбищ испещрены цепочками медвежьих следов – эти безобидные увальни ходят вразвалку, походкой бывалых моряков. Ради того, чтоб поймать тюленя, они готовы пройти так сотни миль, штурмуя льды, и выработали хитрый способ ловли тюленей: найдя большую плавучую льдину с единственной полыньей в центре, они ложатся возле этой полыньи, обхватив ее передними лапами, и едва в полынье показывается тюлений нос, завтрак медведю уже обеспечен. Время от времени нам приходилось сжигать в печке кухонные отходы, и всякий раз через несколько часов все медведи на сотни миль окрест собирались возле судна с подветренной стороны, привлеченные запахом.

Но, как ни приятно плаванье, неизбежно наступает день, когда судну приходится повернуться носом на юг, к родным берегам. Зима в этих краях порою наступает очень неожиданно, и горе тому кораблю, который замешкается и будет застигнут ею. Вот поэтому в сентябре мы убрали лодки, завинтили крышки на баках с жиром, и «Надежда» отправилась домой. Остался в стороне гористый Ян-Майен, скрылись вдали за туманной дымкой сверкающие льды, и только в памяти моей живет то, что, может быть, не суждено мне больше никогда увидеть – океанские воды Гренландии.

Примечание редактора

Впервые напечатанный в журнале «Темпль-бар» в январе 1883 г., рассказ этот принес успех молодому писателю. Основанный на собственном опыте плаванья в полярных водах в качестве судового врача китобойного судна «Надежда», что стало, по выражению Конан Дойла, «странной и восхитительной главой» его биографии, рассказ этот демонстрирует, как могут жизненные впечатления пробуждать в человеке талант и преобразовываться в произведение искусства. «Темпль-бар» щедро заплатил Конан Дойлу за рассказ десять гиней, Конан Дойл написал другу: «По-моему, им это понравилось», а британская публика после этой публикации увидела в Конан Дойле многообещающего молодого мастера рассказа.

[Отрывок из рукописного журнала Джона Макалистера Рея, студента-медика]

Сентябрь 11-го

Широта 81°40′, долгота 2° вост. Все еще лежим в дрейфе посреди необъятных ледяных полей. Огромная простирающаяся далеко на север льдина, к которой прицеплен наш якорь, размером должна быть никак не меньше английского графства. Справа и слева от нас льды уходят к самому горизонту. Утром помощник капитана доложил, что в южном направлении намечаются признаки плотного льда.

Если эта неодолимая преграда помешает нашему возвращению, положение наше станет опасным, ибо ходят слухи, что запасы провизии нашей на исходе. Сегодня утром впереди по курсу мерцала звездочка – впервые с начала мая. Среди матросов – брожение и недовольство: многим не терпится поскорее оказаться дома, поспеть к началу сельдевой путины, когда каждая пара рабочих рук на шотландском побережье – на вес золота. До поры их недовольство выражается лишь в угрюмых и недобрых взглядах искоса, но от второго помощника я узнал, что после полудня они собираются послать к капитану депутацию и объяснить ему, что их тревожит. Я сильно опасаюсь за исход этой миссии, так как капитан – человек горячий и очень болезненно реагирует на то, что ему кажется попыткой узурпировать его права. После обеда рискну перемолвиться с ним парой слов на эту тему. Я не раз убеждался, что от меня он терпит то, что возмутило бы его, исходи оно от других членов экипажа. На четверть румба справа за кормой видна северо-западная оконечность Шпицбергена – неровная гряда скал вулканической породы с белыми полосами ледников. Странно сознавать, что теперь ближайшее к нам человеческое жилье – это датские поселения в южной части Гренландии, находящиеся в девятистах милях отсюда – дальше этого и вороны не летают. Капитан берет на себя громадную ответственность, рискуя судном в таких условиях. Ведь никто из китобоев до сей поры не достигал этих широт в месяцы столь поздние.

9 часов вечера

Поговорил с капитаном Креги – и хотя результат разговора вряд ли можно назвать удовлетворительным, не могу не признать, что выслушал он мои доводы и спокойно, и даже уважительно. Но когда я закончил свою речь, лицо его приобрело то характерное выражение железной решимости, которое мы столь часто на нем видели, и капитан пустился мерить шагами тесное пространство каюты, шагая по ней взад и вперед, наверное, минут пять. Я даже испугался поначалу, что мог серьезно задеть его самолюбие, но он развеял мои опасения, усевшись и положив руку мне на плечо жестом почти ласковым. В глубине его темных глаз тоже притаилась нежность, что показалось мне странным и даже удивительным.