Артур Дойль - Опасная работа

«Гляди! – выдохнул он, хватая меня за кисть и, по-прежнему, не отрывая взгляда от чего-то вдали, за льдинами, сделал движение подбородком как бы вслед чему-то, видимому лишь ему одному. – Глянь-ка! Вон там! Там! Между холмиками! Вон – вылезает из-за того, дальнего! Видите? Вон же она! Вон, еще там! Уходит, уходит, улетает от меня, Господи! Ушла!»

Последние слова он произнес шепотом, тоном какого-то глубочайшего, затаенного страдания, который никогда не изгладится из моей памяти. Цепляясь за выбленочные тросы, он пытался влезть повыше, на фальшборты, словно в надежде в последний раз увидеть то, что удалялось. Но сил для этого у него оказалось маловато, он отступил назад, к иллюминаторам и там обмяк, совершенно пав духом. Он был мертвенно-бледен, и я испугался, что он вот-вот потеряет сознание, потому, не теряя даром времени, быстро повел его по сходному трапу вниз и уложил на один из диванов в кают-компании. Потом, налив чуточку бренди, дал ему это выпить, поднеся стакан к самым его губам. Алкоголь возымел чудодейственный эффект: к побелевшему лицу вернулась краска, руки и ноги перестали дергаться и трястись. Он поднялся на локте, озираясь, убедился, что мы одни, после чего сделал мне знак приблизиться и сесть с ним рядом.

– Вы видели это, правда, же? – спросил он голосом, все еще приглушенным и исполненным благоговения, столь чуждого натуре этого человека.

– Нет, я ничего не видел.

Голова его вновь упала на подушки.

– Ну да, – пробормотал он, – без бинокля разве увидишь… Вот и я не сам увидел, а бинокль показал мне ее и ее глаза, в которых была любовь. Лик самой любви! Слушайте, док, не пускайте сюда стюарда. Он решит, что я спятил. Закройте дверь на щеколду, ладно?

Я поднялся и исполнил это распоряжение.

Некоторое время он лежал тихо, видимо, погруженный в размышления, потом опять приподнялся на локте и попросил еще бренди.

– Но вы-то, док, не считаете меня безумным, правда же? – спросил он, когда я ставил бутылку обратно в глубину шкафчика.

– Я считаю, – отвечал я, – что у вас на душе лежит что-то, что ее тяготит, будоражит вас и доставляет вам боль.

– Вот это верно, парень, в самую точку попал! Именно что тяготит и доставляет боль. И еще какую боль! Но определять широту и долготу я еще могу, и в состоянии работать с секстантом, и делать расчеты. Доказать, что я невменяем, в суде вам не удалось бы, разве не так?

Было странно слышать, как этот человек, откинувшись на подушки, спокойно обсуждает вопрос о собственной вменяемости или невменяемости.

– Может быть, и не удалось бы, – сказал я, – но все же я думаю, что самое лучшее для вас было бы при первой же возможности отправиться домой, где вы могли бы отдохнуть и некоторое время пожить спокойной размеренной жизнью.

– Домой, говорите? – процедил он, ухмыляясь. – Это не столько для меня, сколько для вас было бы самым лучшим, свить гнездышко с Флорой, прелестной крошкой Флорой. Разве дурные сны – это признак безумия?

– Иногда да, – отвечал я.

– Ну а другие признаки? Какими бывают первые симптомы? – Появляются головные боли, шум в ушах, искры перед глазами, галлюцинации.

– А это что такое? – прервал он меня. – Что вы называете галлюцинациями?

– Галлюцинация – это когда видишь то, чего нет на самом деле.

– Но она была! – тихим стоном отозвался он. – Она была здесь! – Он поднялся, отодвинул дверной засов и медленными неверными шагами прошел к себе в каюту, где, как я думаю, несомненно пробудет один до самого утра. Его нервная система, по-моему, испытала шок, какова бы ни была природа того, что он себе вообразил. Человек этот с каждым днем начинает представлять все большую загадку, хотя боюсь, что выдвинутое им самим решение этой загадки – самое правильное. Но хоть разумом он и повредился, с какой бы то ни было виной или угрызениями совести это никак не связано. И хоть такая мысль все больше завладевает умами всех на корабле, поддержать ее я не имею оснований. На человека, в чем-то виноватого, он не похож, а похож на пострадавшего, на того, кто перенес жестокий удар судьбы, на мученика, а вовсе не на преступника.

Вечером ветер, похоже, меняется. Если он закроет нам единственный узкий проход – тогда помоги нам, Господи! Ведь находящимся у края паковых льдов, или, как называют это китобои, «Барьера» спасение может дать только северный ветер, только он способен разбить льды вокруг нас, в то время как ветер с юга погонит на нас плавучие льдины, что остались позади, и мы окажемся между двумя ледяными массивами.

14 сентября

Воскресенье – день отдыха. Опасения мои подтвердились, и тонкая полоска синей воды на юге исчезла из глаз. Теперь вокруг лишь ледяные поля с причудливой формы холмами и фантастическими пиками вершин. Не слышно ни плеска волн, ни криков чаек, ни трепыханья парусов на ветру – лишь мертвая тишина, безмолвие, царящее над неоглядным белым простором. И это страшно. В такой тишине даже разговор вполголоса, даже скрип матросских башмаков, шаги по выскобленной палубе кажутся неуместными, лишними. Только один гость заявился к нам – полярная лисица, зверь весьма редкий на паковом льду, хотя на северных берегах она встречается то и дело. Однако к кораблю лисица не приблизилась, а, понаблюдав за нами с изрядного расстояния, поспешно скрылась во льдах. И это показалось нам странным, ибо лисы эти непривычны к человеку, не опасаются его, а по природе очень любопытны, что и облегчает охоту на них. В это трудно поверить, но и столь незначительный эпизод смог напугать и расстроить матросов, усугубив их подозрения. «Зверь-то знает, что к чему, нюхом чует, что здесь нечисто», – так выразился один из авторитетных гарпунеров, а другие согласно закивали. Пытаться спорить, выступать противником детских суеверий – дело гиблое. Если уж они решили, что корабль наш проклят, то ничего их не переубедит.

Капитан оставался взаперти весь день, кроме того получаса, когда к вечеру, выйдя на шканцы, он, казалось, обозревал окрестность. Но я заметил, что взгляд он направляет именно туда, где вчера появлялся призрак. Я не удивился бы продолжению вчерашнего буйного припадка, но такового не последовало. Меня капитан не видел, хоть я и находился совсем рядом. Потом была церковная служба – читал, как обычно, первый помощник. Интересно, что на китобойных судах используются молитвенники англиканского обряда, хотя ни среди матросов, ни среди высших чинов на корабле членов англиканской церкви я не встречал. Наш экипаж – сплошь католики либо пресвитерианцы, причем католики в большинстве. Англиканский обряд чужд как тем, так и другим, так что никто не может быть в обиде на то, что его религии предпочли другую; и все присутствующие на службе слушают чтение почтительно и со вниманием, и, следовательно, подобная система себя оправдывает.