Артур Дойль - Опасная работа

Невиданной красоты закат, залив своим сиянием льды, превратил их в недвижные кроваво-красные озера. Не видел ничего прекраснее и в то же время страннее этой картины. Ветер опять меняется. Если двадцать четыре часа он будет дуть с севера, все еще может наладиться.

15 сентября

Сегодня день рождения Флоры. Девочка моя дорогая! Как хорошо, что не видишь ты твоего мальчика, как ты всегда меня называла, на судне, затертом во льдах, правляемом безумным капитаном, и с запасом провизии, которого хватит на считанные недели! Не сомневаюсь, что каждое утро она просматривает «Скотсмен» в поисках сообщения о нашем прибытии на Шетланды. А мне ничего не остается, как являть пример для других и выглядеть веселым и безмятежно уверенным, хотя один Господь знает, как тяжело временами у меня на сердце.

Сегодня на градуснике 19° по Фаренгейту. Ветер очень слабый, да и тот нам не благоприятствует. Капитан же находится в прекрасном расположении духа; думаю, что ночью его посетило видение или же он, бедняга, распознал какой-либо новый знак, потому что рано поутру он заявился ко мне и, наклонившись над моей койкой, шепнул мне: «Это не было галлюцинацией, док! Это правда!» После завтрака он попросил меня выяснить, сколько осталось провизии, и мы со вторым помощником приступили к подсчетам. Оказалось, что провизии даже меньше, чем мы ожидали: пол-ларя сухарей, три барреля солонины и очень небольшой запас кофе и сахара. Вдобавок в рундуках были найдены и припрятанные деликатесы – лосось в банках, банки консервированных супов, баранина с фасолью и тому подобное, но команда из пятидесяти мужчин съест все это роскошество за один миг. В кладовке обнаружили два барреля муки и немерено табака. На всем этом вместе взятом можно продержаться дней восемнадцать-двадцать, и то если порции уменьшить вдвое, больше – никак не получится. Когда мы доложили капитану, как обстоят дела, он приказал свистать всех наверх и со шканцев обратился к экипажу.

Высокий, ладный, с загорелым выразительным лицом, самой природой, кажется, предназначенный отдавать приказы, он говорил сейчас спокойно и по-товарищески просто, заставляя думать, что он хорошо видит опасность и зорко ищет малейшую возможность ее избежать.

«Братцы, – сказал он, – без сомнения, вы считаете меня виновником трудного положения, в котором все мы оказались. Положение действительно угрожающее, и, наверное, кое-кто из вас злится на меня за это. Но вспомните, сколько лет ни одно китобойное судно, возвращаясь домой, не выручало столько денег за китовый жир, как “Полярная звезда”, и каждый из вас имел свою долю от этого. Уходя в море, вы знали, что оставляете своих жен в довольстве и сытости, в то время как другие китобои, возвращаясь из похода, боялись увидеть своих женщин просящими милостыню на паперти. За это вы должны благодарить меня столь же рьяно, как сейчас клянете за нынешнее ваше положение. Так что можно считать, что мы квиты.

Если столько раз мы, смело встречая препятствия, побеждали, то и теперь, потерпев поражение, нечего лить слезы. В самом худшем случае мы покинем корабль и пойдем пешком на поиски тюленьего стада. Найдя его, мы продержимся до весны. Но этого не случится, потому что не пройдет и трех недель, как мы увидим вновь шотландский берег. А сейчас каждый на корабле должен поужаться с едой, получая уменьшенные вдвое порции, все должно делиться поровну и справедливо, никому не следует давать предпочтение. Мужайтесь, и мы выдюжим, пройдем это испытание, как проходили все испытания раньше».

Эта краткая, так просто сказанная речь чудесным образом подействовала на экипаж. Все недовольство им, все обиды были забыты, а старый гарпунер, о котором я уже писал, рассказывая о суевериях моряков, трижды прокричал «ура» капитану, и эту здравицу охотно подхватили остальные.

16 сентября

Ночью задул северный ветер, и лед, похоже, тронулся. Люди, несмотря на скудный рацион, на который их посадили, находятся в благодушном настроении. Разводим пары, чтобы не мешкая воспользоваться открывшейся возможностью, если она возникнет. Капитан радостно возбужден, хотя временами в глазах его мелькает все тот же диковатый «нехороший» огонек. Его веселое возбуждение озадачивает меня даже больше былой угрюмости. Не могу я этого понять. Ранее я уже упоминал в дневнике одну из его странностей – не пускать никого к себе в каюту. Он упорно и стелет постель себе сам, и убирает в каюте, и все-все делает в ней собственноручно. И я очень удивился, когда он вдруг дал мне ключ и попросил спуститься к нему в каюту взглянуть на хронометр, когда в полдень он станет измерять высоту солнца над горизонтом. Каюта его оказалась маленькой, почти без мебели; я увидел в ней умывальник, несколько книг и никакой роскоши, если не считать картин на стенах. Большинство картин – это небольшие дешевые олеографии, но одна обратила на себя мое внимание. Это был портрет, но вовсе не изображение какой-нибудь писаной красотки, наподобие тех, что украшают матросские кубрики. Ни один художник не может выдумать, даже напрягая фантазию, такой образ – воплощение женской слабости и в то же время твердости характера. Задумчивый, мечтательный взгляд осененных длинными ресницами глаз, чистый, открытый лоб, безмятежность которого, кажется, не омрачают ни мысль, ни забота, странно контрастирует с четкими очертаниями выдвинутого вперед подбородка и решительностью рта. В нижнем углу была надпись «М. Б. 19 лет». То, что в нежном 19-летнем возрасте можно выработать в себе такую силу воли, такой твердый характер, какие читались в этом лице, показалось мне невероятным. Должно быть, я видел перед собой портрет женщины необыкновенной. Ее черты, в которые я вглядывался всего лишь краткий миг, запечатлелись во мне с такой ясностью, что, будь я художником, я мог бы нарисовать ее в дневнике по памяти, каждую черточку этого лица. Интересно, какую роль играла эта женщина в жизни нашего капитана. Он повесил ее изображение в изножье койки с тем, чтобы постоянно глядеть на нее. Будь он человеком менее замкнутым, я не преминул бы заговорить с ним о ней.

Что касается перечня вещей в каюте, то они малоинтересны и недостойны даже упоминания – форменные бушлаты, раскладной табурет, маленькое зеркальце, табакерка и целый набор разных трубок, включая восточную «хуку», казалось бы, подкрепляющую версию мистера Милна об участии капитана в войне, хотя напрямую связывать эту вещицу с якобы военным прошлым капитана, на мой взгляд, было бы натяжкой.

11.20 вечера

Капитан только что отправился спать после долгой и интересной беседы со мной на отвлеченные темы. Когда он хочет, он может быть самым занимательным собеседником, начитанный, умеющий выразить любое свое мнение без сухости и педантизма. Рассуждая о душе и ее свойствах, он кратко охарактеризовал взгляды на этот предмет Платона и Аристотеля и говорил очень авторитетно. Он, кажется, склоняется к теории метампсихоза и симпатизирует Пифагору и пифагорейцам. В разговоре коснулись мы и современных спиритуалистов, и я позволил себе пренебрежительную шутку на их счет, сославшись на мошенничество в работах Слейда, но, к моему удивлению, он очень серьезно и внушительно предостерег меня от путаницы понятий и смешивания двух разных вещей, – что было бы так же нелогично, как отрицать христианство из-за того, что ученик Христов Иуда был негодяем. Завершив таким возражением нашу беседу, он вскорости пожелал мне доброй ночи и удалился к себе.