Марина Коренева - Переписка Стефана Цвейга с издательством «Время» 1925-1934

Предложив Цвейгу невысокие ставки, издательство некоторым образом обезопасило себя, снизив финансовый риск в случае публикации тех же текстов в другом месте. Цвейг принял условия без всяких возражений, и только потом, когда зайдет речь о собрании и он привлечет своего знакомого, уважаемого австрийского критика Рихарда Шпехта (Richard Specht, 1870-1932) к написанию вступительного очерка, он выхлопочет для него гонорар, в два раза превышавший его собственный: за 2,5 а. л. Шпехт получит 150 долларов [22] См. письмо № 18 от 15.12.1926. . В целом финансовая сторона дела Цвейга совсем не интересовала — он был человеком состоятельным. Интересовала публикация за пределами Германии, тем более, что в самой Германии некоторые тексты из-за их «деликатной» проблематики, как писал тогда Цвейг, не всегда удавалось опубликовать [23] См. письмо № 5 от 20.03. 1926, прим. 7. .

С самого начала переписки Цвейг проявляет необычайную деловую активность: издательство еще только-только готовилось выпустить в свет первый авторизованный сборник («Смятение чувств», 1926/1927), а Цвейг уже предлагает к переводу свою старую пьесу «Иеремия» (1917) и новую комедию «Вольпоне» (1925/1926), сопровождая свои предложения советами, какое оформление лучше выбрать, чтобы издание выглядело более эффектным и, соответственно, лучше продавалось. «Иеремию» издательство вежливо отклоняет, сославшись на цензуру, хотя в действительности решающими оказались художественные соображения [24] См. письмо № 7 от 10.05.1926, прим. 5; Приложение № 2. , а «Вольпоне» обещает пристроить в какой-нибудь из театров. Только после явного успеха сборника «Смятение чувств», высокие тиражи которого (особенно в Германии) приятно удивили самого Цвейга, «Время» принимает решение напечатать собрание сочинений, руководствуясь, судя по всему, прежде всего стратегическими соображениями. Форма собрания, особенно при наличии авторизации, была гораздо предпочтительней отдельных выпусков, поскольку она в силу своей статусности позволяла привлечь влиятельных литературных патронов в качестве авторов предисловий (что уже само по себе могло служить надежной защитой во всех отношениях) и одновременно давала возможность заявить о своих долговременных планах, подав ясный сигнал конкурентам и косвенно сориентировав потенциального читателя. Кроме того, заявка на солидное собрание, в случае если речь шла об авторе, ничем себя не скомпрометировавшем с точки зрения власти, создавала для издательства некоторое маневренное пространство при получении бумаги.

Для Цвейга это решение стало поворотным в его писательской биографии: в его возрасте многие из его коллег по писательскому цеху уже давно имели собрания сочинений, а некоторые, как, например, Генрих Манн, и по нескольку. У Цвейга же первое собрание художественной прозы в двух томах на немецком языке выйдет при жизни только в 1936 г., когда он сам уже окажется в эмиграции, а его книги будут издаваться не в привычном «Инзель-ферлаг», а в издательстве Герберта Рейхнера (Вена/Цюрих/Лейпциг) [25] Zweig S. Gesammelte Erzählungen in 2 Bänden. (Bd. I. Kette; Bd. II. Kaleidoscop). Wien. Zürich. Leipzig: Herbert Reichner, 1936. . Не случайно факт начала издания собрания сочинений в советской России в 1927 г. отмечается и по сей день во всех биографиях Цвейга отдельной, особой строкой. Русское собрание стало для него знаком престижа и чрезвычайно важным моментом для собственного самоощущения. Он сообщает об этом известии своим многочисленным корреспондентам и умело использует это обстоятельство в продвижении своих произведений за пределами Германии на всем протяжении работы над собранием. По письмам этого периода отчетливо видно, с какой последовательностью Цвейг использует один и тот же нехитрый прием: русским он сообщает, например, о том, что пьеса «Вольпоне» уже переведена на французский, английский, испанский и проч., что она уже принята к постановке в таких-то и таких-то театрах, а, соответственно, английским или испанским корреспондентам сообщает о постановке пьесы в России как о деле решенном, хотя в момент написания того или иного письма никакой определенности в отношении пьесы нигде еще не было. Он словно подгонял одну страну другой и в результате добивался своего: пьеса «Вольпоне» действительно обошла многие театры Европы и Америки, принеся Цвейгу не только успех, но и существенный материальный доход. Вот только в России она была поставлена лишь в 1929 г., после почти трех лет безрезультатных усилий издательства «Время», взявшего на себя функции посредника, и довольно быстро исчезла из репертуара.

Задуманное русское издание резко изменило внутреннюю географию Цвейга: он принадлежал к поколению, которое, пройдя через войну 1914 года, впервые в истории соприкоснулось с представлением о глобальном мире. Эта война открыла ее участникам мир, и в этом мире Россия занимала теперь полноправное место, она стала полноценным объектом интеллектуальной рефлексии, провоцирующим оценку, от вектора которой зависело самопозиционирование внутри интеллектуальной среды. В том кругу, в который Цвейг вошел в годы войны, оказавшись в нейтральной Швейцарии, где сложился свой наднациональный «мини-мир», — в этом кругу, в обстановке некоторой оппозиционности, которая всегда придает остроту писательскому образу, сложился свой словесный этикет, в котором ключевыми понятиями были «пацифизм» и «Толстой», а вместе с Толстым и Россия. В логике той части военного поколения, которая прошла через войну вместе с Толстым, а после войны открыла для себя Достоевского, признание в России, независимо от наличия или отсутствия симпатий к этой стране в ее тогдашнем состоянии, почти автоматически прочитывалось как мировое признание. Не случайно именно после получения предложения издать собрание сочинений в России Цвейг в своих письмах все чаще сетует на провинциальность австрийской культуры, в которой ему становится слишком тесно. Он начинает видеть себя масштабным деятелем общеевропейской культуры, воплощением европейской идеи, и сочтет необходимым проинструктировать в этом ключе Рихарда Шпехта, которого попросит написать предисловие к русскому изданию: «Если позволишь, я выскажу одно пожелание: мне хотелось бы, чтобы ты в этом очерке, говоря о моей деятельности, сильнее, чем обычно об этом пишут, подчеркнул мое первенство, потому что оно, став фактом истории, уже давно забыто. Я имею в виду, например, моего "Иеремию", первое художественное произведение, написанное в годы войны против войны, далее то, что мое совместноевыступление с французом Жувом в Цюрихе в 1917 году по силе своего воздействия превосходит все нынешние мероприятия, направленные на примирение, затем мою книгу о Верхарне, которая одновременно вышла во французском и английском переводе и в которой впервые было обосновано мировое значение Верхарна, что было новым не только для Германии, но и вообще, и то же самое относится к моей книге о Роллане, которая благодаря переводам на английский, японский и т.д. вышла за пределы Европы. Для России же важно то, что моя статья о Достоевском стала первойкрупной немецкой работой о нем и что с этой статьи начинается вся литература о Достоевском, кроме того, моя статья об Оттокаре Брежине стала первой статьей о нем, представившей этого славянского писателя миру. Эта объединяющая деятельность представляется мне такой же важной частью моей работы, как и мое творчество. В ней, как и в моем творчестве, находит свое выражение моя связь со временем и миром. В ней я вижу в некотором смысле преодоление венского духа в пользу европейского» [26] Zweig S. Briefe. 1920-1931. Hrsg. von Knut Beck und Jeffrey B. Berlin: S. Fischer Verlag, 2000. S. 174-175. . Здесь много преувеличений и не совсем точной информации, но как «автопортрет» эта развернутая самохарактеристика Цвейга весьма показательна: собрание сочинений для него оказывается важным не только само по себе, но и как возможность смоделировать свой образ — образ человека мира. Само же собрание, благодаря «правильно» подобранному обрамлению, предстает как факт наднациональной культуры: Горький, Шпехт, Мазареель, Луначарский и — чуть в тени — Роллан, — свой тесный круг, сложившийся уже давно поверх всех границ и чуть стилизованный под боевое товарищество.