Михаил Пташук - И плач, и слёзы... [Исповедь кинорежиссёра]

А тогда я летел к маме, надеясь, что там найду спасение. Поставил во двор машину и пошел к Щаре-реке, сел на свое любимое с детства место и долго смотрел на воду. Течение Щары плавное, дно светится. Здесь, в водорослях, мы когда-то искали раков. Теперь я был отстранен от этого мира. Все, о чем болела моя душа, кричала память, оказалось никому не нужным. Это действительно был знак беды! И я сказал себе: "Все во власти Бога! Не я делаю — через меня делается!" К вечеру я вернулся домой, и мы с мамой долго сидели за столом. Садилось солнце, по улице возвращалось с поля стадо коров.

— У тебя что-то не получается с работой? — не сразу спросила мама.

— Все нормально...

Мама пристально смотрела на меня.

— Не обманывай. Было б хорошо — не приехал бы! Что с филь­мом? Что Москва сказала?

Простая крестьянская женщина, не знавшая, что такое кино, ни разу в своей жизни не бывавшая в кинотеатре, она всегда интересова­лась, о чем я буду снимать свой фильм, какие артисты будут снимать­ся, наши или не наши, имея в виду — белорусские или не белорус­ские, где буду снимать, с каким оператором или художником. Она привыкла за долгие годы к работе сына, радовалась, когда в деревне говорили, что мой фильм понравился людям. Она умерла, так и не увидев ни одного моего фильма. Негде было смотреть: до клуба в деревне не дойти — больные ноги, а в Минске уже была прикована к постели. Смотрела обо мне передачи по телевизору и плакала. Я не мог этого видеть, не мог сидеть рядом, уходил в другую комнату. Она тихо плакала по ночам и просила Бога, чтобы он мне помог. Сколько себя помню, столько помню ее слезы.

— Ну что ты плачешь? — говорил я ей. — Хоть не приезжай! На кино свет клином сошелся, что ли?

— Я все думаю, как это я тебя подняла на ноги? Ни батьки, никого.

Я улыбнулся, подсел ближе.

— Когда ты поехал в эту Москву, никто в деревне не верил, что поехал учиться. Говорили: "По кишеням поехал лазить!" Помню, долго не было письма, так председатель сельсовета посоветовал письмо ди­ректору написать. Я не хотела... Так он сам написал. Праз две недели ответ пришел. Твой директор написал, что у вас, Мария Семеновна, растет хороший сын. Так у меня отлегло с души!.. Мы же тебя всем селом учили. Люди по рублю скидывались, чтоб тебе на жизнь послать, а потом я ходила по дворам и каждый рубль отрабатывала. В колхозе ничего не платили.

— А они считают, что не надо этой правды людям показывать! - не выдержал я, признался.

— Кто "они"?

— В ЦК КПСС!

Мать всплеснула руками.

— Сынок, не связывайся с ними! Посадят и всех нас опозорят!

Я давно уже понял, что режиссер — это человек между властью и народом. Если хочешь служить и угождать власти, должен врать, тогда будешь оценен, пригрет, на твои лацканы повесят ордена, но художни­ком в истинном понимании этого слова ты не станешь. Истинный художник идет терновым путем Христа. Пример — наш Быков. Его жизнь — сплошной терновый путь. Кажется, страна стала независи­мой, освободилась от "советского ига", а он опять оказался "лишним", ненужным, а ведь история, будущие поколения будут судить о своей нации по его творчеству. Таких примеров в истории мировой культуры много, но особенно много в нашей истории начиная с 1917 года. Поэтому, выбирая профессию режиссера, необходимо для себя опреде­литься: с кем ты? Я не сразу это понял. Помог мне определиться Василь Быков. Три года совместной работы над фильмом "Знак беды" много значили. Не было дня, чтобы мы не говорили по телефону, не было недели, чтобы не встречались. Все наши разговоры касались прежде всего кино, но каждый из них стал для меня уроком. До встречи с Быковым — долгие годы работы с Владимиром Короткевичем и Ива­ном Шамякиным. Встреча с каждым из них — отдельная глава книги. Я постоянно буду к ним возвращаться. Мама никогда не читала никого из них, но жила их правдою. Все, что она мне в жизни говорила, была их правда! Их жизнь сопряжена с жизнью народа!

...Лето 1986 года подходило к концу. Раскручивалась в стране пере­стройка, с экранов телевизоров не сходил ее "отец" — Михаил Серге­евич Горбачев. В августе 1986-го он отдыхал в Крыму, и Госкино СССР подготовило для него программу зарубежных фильмов, куда были вклю­чены и новые советские картины. Так вот, в эту программу попал мой "Знак беды". Это был отчаянный шаг Госкино СССР, ведь фильм был закрыт вторым человеком в стране — Е. К. Лигачевым. Не знаю, какие еще советские фильмы были в программе Горбачева, но в конце авгус­та, рано утром, раздался звонок из Госкино СССР, звонил председатель Комитета по кинематографии СМ СССР Александр Иванович Камшалов. Я растерялся, так как это был первый случай в моей жизни, когда звонил сам руководитель кинематографического ведомства страны.

— Я вас, Миша, поздравляю,- раздался в трубке голос Александра Ивановича,— Мне только что звонила из Крыма Раиса Максимовна!

— Какая Раиса Максимовна? — не сразу сообразил я.

— Раиса Максимовна Горбачева!

— Она смотрела "Знак беды"?

— Они смотрели всей семьей, как она мне сказала, и остались под большим впечатлением от вашего фильма. Так что я вас поздравляю!

— Когда они смотрели? — задал я глупый вопрос.

— Вчера вечером, а сегодня утром она позвонила и поблагодарила за фильм. Сказала, что Михаил Сергеевич остался очень доволен, про­сил передать, что сегодня, когда перестраивается вся страна, народу необходимо говорить правду.

— Они знают об отношении к фильму Лигачева? — задал я вто­рой глупый вопрос председателю Госкино СССР.

— Вы должны понимать, Миша... Это мнение Генерального сек­ретаря ЦК КПСС... — Кто-кто, а Александр Иванович знал иерархию ЦК КПСС, отработав много лет в аппарате отдела культуры ЦК, заведуя сектором кино. — В общем, работайте... Что будете дальше снимать?

— Не знаю...

— Я тут заканчиваю книгу о молодых кинематографистах... Акте­ры, режиссеры... Мне нравятся ваши первые фильмы: "Про Витю, про Машу и морскую пехоту", "Лесные качели"... Вы очень хорошо дебюти­ровали...

— Спасибо, Александр Иванович!

— Там я много написал про вас... Будете в Москве, я подарю вам... Поздравляю вас с оценкой руководителя страны и желаю творческих успехов!

Он действительно подарил мне свою книгу и действительно мно­го хорошего написал обо мне.

Я тут же перезвонил Василю Владимировичу Быкову.

— Не радуйтесь, Миша, — сказал Быков. — Сегодня они говорят одно, а завтра скажут другое. Выходила моя повесть, звонили, поздрав­ляли, а потом звонили в издательство — и набор книги рассыпался. Им нельзя верить. Мать родную за кресло продадут.

Через день позвонил Иван Иванович Антонович и передал по телефону слово в слово сказанное мне Камшаловым, только у него информация была не от Раисы Максимовны, а от Слюнькова.