К. Сауснитис - В Саласпилсском лагере смерти (сборник воспоминаний)

— Друже! — Ко мне торопятся двое польских товарищей и хватают под руки…

Проснувшись, вижу — лежу на соломе. Смотрю вокруг и не понимаю, жив ли я.

— Налет, — рассказывают польские друзья. — Конвоиры разбежались. Крестьяне нам дали хлеба.

Они суют мне кусочки хлеба в рот.

Воют самолеты, рвутся бомбы. Вокруг горят дома. Все заволакивает густой черный дым….

Конвоиры появляются снова. Самые заядлые, очевидно, но их очень мало.

«Бежать, бежать», — словно молотком, все время стучит в голове.

Выходим из селения и двигаемся дальше по проселочной дороге, окаймленной кустами.

— Только десять метров, всего лишь десять метров, — стучит в мозгу.

Я чувствую, что тело налилось чем-то теплым, укрепляющим. Это поданный товарищами кусок хлеба.

— Только десять метров…

В этом конце колонны конвоиров нет. Посчастливилось — и я, пошатываясь, скрываюсь в кустах.

Утром 13 апреля меня будят две женщины. Они льют мне в рот горячий кофе, что-то говорят. Затем прячут меня в стог соломы, а вечером переводят в сарай, находящийся подальше от селения.

Ни утром следующего дня, ни вечером спасительницы не приходят. Есть нечего. Я грызу кормовую свеклу. Так проходит еще один день и ночь. Вокруг словно все вымерло. Где-то воет пес. В кусты забегает испуганный бело-пестрый кот.

За ельником широкое шоссе. Иду и думаю, где мои товарищи, что произошло с ними. Видят ли они еще это ясное солнце?

Услышав шум автомашины, хочу бежать, но уже поздно. Меня окружают молодые парни. Нет, это не немцы. Звучит английская речь.

— Француз? Итальянец? Русский?

— Латыш.

Они не знают такой страны.

— Русский, — говорю я и киваю головой. — Русский, русский!

Парни мне улыбаются. Один протягивает сигарету, другой сухари или шоколад.

— Ешь вволю, ешь. Войне конец.

И я, опухший от голода, оборванный и обросший бородой, с взлохмаченными волосами, исходивший дороги смерти, сижу и плачу. Тяжело дыша, плачу крупными детскими слезами.

Это произошло в поселке Киндсдорф, недалеко от Галле.

* * *

24 мая 1945 года я уже возвращаюсь на Родину.

Арвид Рупейк

Последний период моего заключения в Саласпилсе прошел главным образом в бараке А-5. Там на длинных многоярусных полках хранились свертки с одеждой узников, которую им в лагере пришлось обменять на арестантское обмундирование. У каждого такого свертка, который со временем покрывался густым слоем плесени, была своя карточка с порядковым номером, именем и фамилией бывшего владельца. Эти карточки были своего рода «картотекой живых» (так называется популярная книга чеха Норберта Фрида), позволяющей проследить за судьбами обитателей лагеря смерти. О каждом событии в жизни заключенного была своя запись на карточке, например «умер», «увезен в Германию» и тому подобные. Карточек с отметкой «освобожден» было очень мало. Зато было бесконечно много таких, где над именем и фамилией значилась отметка «Uberstellt nach Z G». В переводе это означает — переведен в Центральную тюрьму.

Однако напрасно было бы искать этих людей в Рижской Центральной тюрьме. Убийство немецкие фашисты подлинным именем не называли. Для Адольфа Эйхмана истребление миллионов евреев Европы было «окончательным разрешением еврейского вопроса», а на языке саласпилсских эйхманов «Uberstellt nach Z G» означало — заключенный с таким-то порядковым номером уничтожен…

В конце лета 1944 года пришел день, когда заплесневевшие свертки одежды один за другим оставляли свои привычные места. Это было самым первым признаком того, что назревают чрезвычайные события. В барак А-5 из Риги прибыло несколько гестаповцев и в большой спешке стали просматривать оставленное «перемещенными», а фактически убитыми, скудное добро, приведенное временем в еще более жалкий вид. Они уничтожали каждую найденную в одежде бумажку, которая могла бы освидетельствовать личность бывшего владельца. Заодно уничтожались и свертки тех заключенных, которые еще находились в лагере, и пол склада вскоре покрыли горы небрежно разбросанной одежды.

В этом поспешном уничтожении следов преступлений участвовал также «чиновник по особым поручениям» лагеря — бывший надзиратель Рижского 8-го полицейского участка Улдрикис Селис. Он лазил по высоким полкам и, весь в пыли, рылся в оставшихся вещах жертв фашизма.

Многое повидали и пережили мы за эти годы, и все же без презрения не могли смотреть на жадность, обуявшую «ревизоров», если они находили в свертке хоть сколько-нибудь пригодный к носке предмет одежды. К нему сразу тянулось несколько рук. Тогда забывалось арийское происхождение, пропадала надменность слуг немецких фашистов…

Самым большим приобретением, кажется, была когда-то бывшая белой рубашка. Первым ее схватил «чиновник по особым поручениям», однако после примерки ему пришлось с сожалением вздохнуть:

— Черт побери, не мой размер…

Ценная находка перешла в руки длинного гестаповца.

Возможно, что белая рубашка когда-то принадлежала одному из непосредственных жертв Селиса.

Пост, который занимал Селис, был придуман для того, чтобы жизнь заключенным сделать сущим адом. Его задачей (было найти предлог для пыток заключенных. Наказания сыпались как из рога изобилия. Никогда не прекращались крики и стоны, доносившиеся из конюшни.

Селис был таким же безжалостным палачом, как и его предшественник Артур Кандер, которого смерть настигла тух же, в лагере.

Ярче всего сохранилась в памяти одна из многих трагедий, прямым виновником которой был этот кровожадный «чиновник по особым поручениям». Это случилось летом 1944 года. В знойный день несколько десятков оборванных, переутомленных, измученных жаждой заключенных, как серые тени, двигались в облаке пыли. Они выпрямляли дорогу, ведущую от шоссе Рига-Даугавпилс в Саласпилсский лагерь смерти.

Когда бдительность конвоиров несколько притупилась, пятеро заключенных опустились на край ямы с гравием передохнуть. Усталый мозг сверлила одна мысль, наполняло одно горячее желание — быть свободным, быть снова людьми.

— Надо бы попытаться… — как бы невзначай, тихо проронил мужчина невысокого роста. Он смотрел через край ямы вдаль, где вилась среди полей широкая белая дорога.

Вскоре снова раздалось понукание конвоиров, прервавшее недолгие мечты обессиленных людей о свободе, и они снова кололи камни, тащили тяжелый дорожный каток. Но вечером, когда они собирались лечь на свои деревянные нары, появились конвоиры и бросили всех в бункер. Начался допрос. Теперь-то мечтатели поняли, что кто-то их подслушал. Узники, конечно, отпирались, ибо в действительности еще никто и не пытался бежать. В комендатуре была тяжелая атмосфера: каждый новый день приносил фашистам неприятные вести с фронта. Поэтому они старались мстить, им нужны были стоны и кровь. Признания надо было добиться любой ценой. Эту «работу» поручили Селису. Несколько дней и ночей продолжались пытки. Чтобы положить конец невыносимым мукам, все пятеро «признались». Обвинение было поистине строгим: побег — организованное бегство, чтобы присоединиться к красным партизанам! Вскоре был готов и приговор: зачинщика повесить, остальных расстрелять!