Борис Хавкин - Вторая жизнь фельдмаршала Паулюса

В предвоенную пору ушел в научную работу, был старшим научным сотрудником Института истории АН СССР. Когда началась война, Гуральский просился на фронт, но был болен, уже в годах, и ему отказали. Тогда Абрам Яковлевич начал читать перед военнопленными доклады и лекции на антифашистские темы.

Профессор Арнольд знал французский, польский, испанский, итальянский, португальский. По-немецки говорил как интеллигентный немец. Кстати, многие пленные считали его советским немцем.

Профессор Арнольд беседовал почти со всеми немецкими генералами и старшими офицерами, находившимися в Суздале.

— Слова советского профессора засели у меня в душе, как заноза, — вспоминает полковник Адам. — Я пытался ее вытащить, но заноза не поддавалась, она вонзалась все глубже. Затронутые вопросы волновали меня днем и ночью…

Хорошо помню, как после бесед с Арнольдом теряли покой и начинали мучительно метаться в сомнениях надменные гитлеровские генералы и полковники. О профессоре Арнольде до сих пор пишут западногерманские историки и мемуаристы. Так, Бодо Шойриг называет его «опасным большевистским пропагандистом высшего ранга», знатоком марксизма и эрудитом.

После войны А. Я. Гуральский вернулся к научной работе — он завершил большую монографию по истории Франции — плод многолетнего труда, преподавал на историческом факультете Московского университета.

В 1952 году он был арестован по клеветническому обвинению «во враждебной деятельности», в связях с С. А. Лозовским и Еврейским антифашистским комитетом, который был объявлен «шпионско-диверсионной агентурой».

История ареста А. Я. Гуральского необычна. Вот как Абрам Яковлевич рассказывал о ней в далеком сибирском лагпункте.

— В капиталистических странах, кажется, нет тюрьмы, в какой бы я не сидел как коммунист… И вот угодил в свою… Сам полез в ящик Пандорры!.. Принес в МГБ, во второе управление, реляцию. Как полагаете, на кого?.. На Берию! Клянусь жизнью!.. Написал, что его окружение враждебно партии и народу… У вас, мол, здесь свили гнездо иностранные шпионы!.. Меня, конечно, сочли за умалишенного. «Кто вы, Гуральский?» Говорю: «Старший научный сотрудник Института Истории Академии наук, в партию вступил, когда вас еще на свете не было». — «Вы понимаете, в какую историю лезете?» Я сказал, что да, вполне. Большевики, мол, когда идут в бой, то знают, за что!.. Ну, меня тут же и оформили… Все я потерял, кроме чести. Но увидите, был прав! Наступает, по выражению Ленина, время срывания всех и всяческих масок [85] Дьяков Б. Д. Повесть о пережитом. — М., 1966, С. 224–225. .

В тяжелых условиях лагеря Гуральский сохранил верность делу Ленина, оптимизм, энергию. В 1954 году он был освобожден и реабилитирован, вернулся в Москву и через несколько дней умер от болезни печени.

Но вернемся в Суздальский лагерь для военнопленных. Большинство его работников — это кадровые офицеры пограничных и внутренних войск, армейские политработники. Интеллигенты-гуманитарии — преподаватели, научные сотрудники, журналисты, сотрудники дипломатического и внешнеторгового ведомства были в меньшинстве. Они, как правило, знали иностранные языки, историю и культуру той или иной страны. И поэтому быстро входили в контакт с военнопленными.

Однако специалисты-гуманитарии занимали обычно подчиненные кадровым военным должности и вынуждены были согласовывать с ними каждый шаг и каждое слово, что сильно затрудняло работу, снижало ее оперативность. И это в то время, когда работа с военнопленными была чрезвычайно важным боевым участком.

В плен попадало немало носителей важной информации — военной (стратегической и тактической), политической, экономической, технической. Среди них были люди, еще вчера работавшие в генеральном штабе, министерстве иностранных дел, в гестапо и СД, на военных заводах и в государственном аппарате, но в силу самых разных обстоятельств оказавшиеся на фронте, а затем и в плену. Изучение этих пленных и их связей, получение, проверка и обработка информации составляли первостепенную задачу политической и военно-стратегической разведки. Успешно выполнять ее могли люди, имеющие необходимый уровень компетентности и интеллекта.

Была и другая задача. Она заключалась в том, чтобы освободить вчерашних солдат и офицеров вражеской армии от духовного плена фашизма, убедить их в его античеловеческой сущности. Помочь им в этом должны были мы — советские люди, работавшие в лагерях, — ведь с другими людьми военнопленные контактов не имели.

Указ Президиума Верховного Совета СССР от 15 апреля 1943 года устанавливал меру наказания за злодеяния, совершенные в период временной оккупации территории Советского Союза. Необходимо было выявить среди пленных сотрудников карательных органов и тех военнослужащих вермахта, которые были непосредственно виновны в кровавых преступлениях против мирного населения и советских военнопленных. И это тоже было непросто. Все это накладывало на всех нас большую ответственность.

Начальником Суздальского лагеря был полковник А. С. Новиков, в прошлом офицер-пограничник. Александр Степанович был весьма колоритной фигурой. Маленький, подвижный, резкий в движениях, с отрывистой речью, с умной, слегка насмешливой улыбкой, с голосом, изредка срывавшимся на фальцет, — все это делало его в чем-то похожим на русского полководца Суворова, такого, каким мы привыкли его себе представлять.

Новиков пользовался большим уважением у пленных генералов и офицеров Суздальского лагеря. Они видели в нем мужественного солдата — Александр Степанович и был таким — человека прямого, чуждого дипломатии. Он обычно резал «правду-матку» в лицо. Новиков всю жизнь служил строевым командиром, был хорошо политически развит, обладал способностью быстро ухватить «зернышко» — самую суть вопроса — в любом споре и любой полемике, которую ему приходилось вести со своими многочисленными и многоопытными подчиненными.

Конфликты, которые возникали среди военнопленных генералов и офицеров, Новиков разрешал легко, иногда по-солдатски слишком уж прямолинейно, но мудро и справедливо.

Боевыми помощниками начальника лагеря были майоры Г. К. Карпунин, Н. Д. Исаев и М. Е. Кащеев. Они многое сделали для налаживания быта военнопленных, обеспечивая их всем необходимым. А ведь это тогда было делом непростым: война была в разгаре.

Не будет преувеличением сказать, что одной из главных задач всех советских офицеров, работавших в лагере, по отношению к военнопленным было в это время оказание им немедленной и всемерной медицинской помощи. Ведь многие из них после Сталинградского котла с трудом возвращались к человеческому облику.

Большинство прибывших военнопленных было сильно истощено, что явилось причиной дистрофии, которая в разной степени была у каждых девяти из десяти военнопленных. Советские врачи И. С. Дубников, Л. К. Соколова, С. X. Вельцер, В. Т. Миленина и другие принимали самые различные меры, чтобы восстановить силы и здоровье военнопленных. Это было нелегко: шла война, медикаменты и высококалорийные продукты ценились на вес золота. Делалось, однако, буквально все, что возможно, и результаты быстро сказывались: многие больные начинали понемножку ходить, исчезала отечная одутловатость лица.