Коллектив авторов - Война после войны

О светском прошлом матери Али какое-то время напоминала грамота, которую ей вручил русский посол в Тунисе 8 марта. Потом она сама ее уничтожила — от греха подальше. О Мир Ваэзе, потерявшейся в вихре событий, в памяти Али останутся только любовно подкрашенные ею карандашами карточки из советского прошлого отца, сфотографировавшегося на фоне ташкентского ресторана «Голубые купола». Да еще унылая русская песня: «Не бойся, если вдруг тебя разлюбят», часто звучавшая из раздолбанного магнитофона в парикмахерской советского посольства в Тунисе. Али она запомнилась дальней аналогией с протяжными мелодиями модного в 1980-х годах афганского певца Замира.

Летом 1989 г. Али поступил в московский институт Дружбы народов, еще носивший имя Патриса Лумумбы. Учиться ему не мешали, лишь изредка задавая вопросы об однокурсниках-афганцах и арабах. Когда Али перешел на третий курс, посольство Афганистана оказалось не в состоянии оплачивать его образование. Его кураторы тоже помочь ему не могли. Именно тогда к Али приехал полковник Кирсанов, едва ли не впервые с признаками тяжкого похмелья. Разговор оказался кратким, но предметным: «Хочешь домой — до Душанбе добросим. Но ты, Алеша, уже не афганец. Там тебе не поможет даже мама. Могу предложить… поучиться. Оно ведь в жизни…». Полковник не договорил. Впрочем, владимирская школа милиции, которую «Алексей Алиев» закончил в 1994 г., на киношную разведшколу явно не тянула. Но именно тогда он получил российское гражданство. В том же году оборвалась и телефонная связь с Афганистаном. Лейтенант милиции Алиев был назначен в Грозненский (сельский) ОВД фактически уже не существовавшей Чечено-Ингушской республики.

Едва сдал предписание, настала пора сворачиваться. Он и сворачивался — единственный в райотделе офицер, не получивший ни общежития, ни «макарова». Той зимой 1994-го он эвакуировался с отдельским начопером капитаном Черенковым, бывшим подчиненным командира рижского ОМОНа Чеслава Млынника, на родине списанным за ненадобностью. С клеймом врага свободы и демократии. Уже на перроне гудермесского вокзала кто-то из тамошних ментов окликнул одетого по гражданке Черенкова — тоже, кстати, Алексея Михайловича. Черенков от чего-то эмоционально отнекивался. Потом сплюнул и позвал здесь же крутившегося рыжеусого чеченца Ваху Исаева из гаишников. Он как раз паковал вещи обоих милиционеров. Ваха, бывший старшина-«афганец», подошел к Али и почему-то его обнял: «Хуб, шурави. Аллах акбар?» Али ничего не ответил. Некоторое время он молча смотрел вслед уходившим с вокзала ментам, даже не простившимся со своими женами: «Мы сейчас. До отхода поезда еще час с лишним». Этим же поездом в Москву должен был вернуться и лейтенант Алиев. В конечном счете так и получилось. А пока Али из солидарности с коллегами направился к стоящему наискосок от вокзала райотделу милиции. Он видел, как его бывшие сослуживцы вошли в брошенное здание. И почти сразу же к нему побежали несколько вооруженных парней. Потом еще с десяток. Один из них — явно не местный, в черной косынке с арабской вязью, показался Али знакомым. Тот тоже бросил взгляд на Али: как будто вспоминал, где его видел. Был ли это его двоюродный брат, или просто на него похожий — Аллах ведает! Али помнил брата только по общей душанбинской фотографии — жили- то в разных местах.

Чем Али мог помочь сослуживцам, занявшим оборону в окружаемом бандитами райотделе? Ничем. У него не было даже пистолета. А рижанину Черенкову и «афганцу» Вахе смерть достанется лютая своим предисловием. Как ведь, оказывается, было дело? Им приказали перед отъездом взорвать в райотделе переполненную боеприпасами ружейную комнату. Они её и подорвут. Вместе с собой. Когда на них пошли под тридцать боевиков, они поделили магазины. Но тут в клумбу под райотделом бросили их раздетых жен — Верочку и Иситу, снятых с того самого поезда: отдайте оружие или… Первым не выдержал Черенков: «Ты в мою… Я в свою… не могу».

Два выстрела слились в один. Это последнее, что запомнил Али из своего двухмесячного пребывания на первом месте службы. Может быть, именно тогда Али понял, что поменять сторону баррикады он уже не в силах. Нет, он, пожалуй, не струсил. Назад на вокзал его увлекла людская волна. Обезумевшие люди инстинктивно искали убежища в вагонах с табличкой: «Гудермес — Москва»… А оборонявшиеся в райотделе еще выпустили несколько очередей — сначала длинных, потом совсем коротких. Затем обнялись: «Капитан, это не чеченцы. Это — пидорасы» — «Прощай, Ваха. Прощай, шурави». Взрыв, разметавший полрайотдела, слышал и Али в жестко тронувшемся поезде. Всё…

В Москве он пробыл недолго. Бесконечные перестановки среди российских силовиков, втянувшихся в первую чеченскую кампанию, штатные изменения и межведомственные перетасовки привели к тому, что о лейтенанте Алиеве на время забыли. Его направили в Краснодар, где на базе местного учебного центра для иностранцев проходили подготовку и те, кто служил в арабских аналогах внутренних войск. Ну, а раз так, там же находилась и группа преподавателей, в том числе владимирской школы милиции. Кто-то из них вовремя вспомнил о недавнем странноватом выпускнике — то ли афганце, то ли арабе. Его нашли: тем более что преподавателям был нужен свой подведомственный переводчик, а не чужой — от минобороны. За четыре последующих года старший лейтенант «Алексей Абдулович Алиев» четырежды прошел курс спецподготовки — опять-таки не такой, чтобы стать Рембо, но… Об этом никто не задумывается, но зачастую переводчики приобретают разнородные знания и навыки лучше самих инструкторов: способность быстро перенимать — профессиональное качество толмача. Программы не меняются годами, а преподаватели разные. В том числе, толковые…

Замкнутый от одиночества, скорее упорный, чем упрямый, не особенно распространявшийся о своем происхождении, он даже среди немногих арабов и афганцев, осевших в России, слыл чужаком. Избыток свободного времени заполнял самообразованием, ибо условия для этого имелись: многие военные переводчики, его соседи по общежитию, работали и с английским, и с французским. Последний он подтянул быстро: 9 лет, проведенных в Тунисе, чего-то стоили. Впрочем, когда он подал рапорт на курсы «ай-пи-ти-эф» — международной полиции, ему дали понять, что с его биографией рассчитывать на особый служебный рост не стоит: остался живым — вот и радуйся. И так ходишь не в участковых. И не на Колыме… Более того, впервые за милицейскую службу его дернула контрразведка: не общаешься ли с родными? Если да, то на чьей они теперь стороне? Али вспомнил о встрече с боевиком-моджахедом у гудермесского райотдела, но ничего не сказал… В Краснодаре же Али познакомился со Светланой, выпускницей местного пединститута, девушкой лиричной, но серьезной. Что сказать? Ему — 27, ей — 23. Казалось бы, и Бог им в помощь… Они встречались около трех лет. Ссорясь чаще, чем одаривая друг друга. И хотя Светланин отец, заигравшийся кубанский казак, был против брака дочери с «этим черным ментом», жизнь все-таки взяла бы своё. Светлана его любила сильнее, чем он ее. Она всегда была ведущей. Но араб не может жениться, не спросив разрешения старшего родственника — он ведь не безродный дервиш, причитающий у мечети. Он — эль-Кундузи.