Коллектив авторов - Война после войны

Вопросы возникли, конечно же, после. Например, такие: как учло государство «декабрьскую» волю большинства и не слишком ли оно осторожничало с созданием антисепаратистского заслона?

Наиболее адекватный перевод литовского слова «саюдис» — всполох. Так называлась главная антисоветская сила в Литве. Что же ей, а заодно латвийскому Народному фронту противопоставила Москва? Внутренне противоречивые, а порой и абсурдные резолюции типа: «исполнить при наличии условий», «работу проводить неуклонно, но при гарантированном результате», «для преодоления нездоровых настроений шире опираться на “Движение за перестройку — Саюдис”». А после январских кровопролитий — «сделать центром идеологической работы приближающийся День Советской Армии». Несмотря на «августейшую» подпись под телеграммой, просоветский лидер Литвы Бурокявичюс открыто назвал её автора «чудаком», заменив первую букву на инициал подписавшего. Над душевным смятением, поиском меньшего из зол, жизненным опытом тех, кто ещё мог что-то изменить, витало не прописанное, но проступавшее сквозь бумагу: «пусть идет, как идет, но если что — спуску не будет».

Двуликая и вязкая политическая элита, прежде всего Риги, да и Вильнюса, во многом состояла из функционеров, ждавших, когда с разрушительным местным двоевластием справится Москва, а ни они сами. Поэтому «верный ленинец» из латвийского ЦК, инструктируя пополнение рядов КПСС, объяснял, что перестройка — это «путь к распаду империи, ибо не может же Москва устанавливать цены на рижские торты» — такая вот диалектика! Попутно заметим, что в той же Латвии, в отличие от Литвы и Эстонии, партбилеты выдавались ещё и в июне 1991 г. Как ритуальное свидетельство «зрелости» гражданина теперь уже «свободной страны». Потому и лидеры «полунезависимой» в условиях 1991 г. Латвии не в самом узком кругу намекали не только на «продолжение дела красных латышских стрелков», но и на приверженность «чекистской платформе». Как говорится, на всякий пожарный…

Подтверждать ли всё это имёнами? Остановимся на формуле: никому задним числом не мстить, но и кошку называть кошкой. В оценке же деятельных защитников Союза тем более проявим деликатность. Кроме того, эпически ещё не раскрыта жизненная драма многих обладателей фамилий на «-ис» и «-чюс», кто до сих пор не может навестить даже могилу матери.

А тогда? Едва ли не единственным «непримиримым» борцом за независимость выступал литовец Ландсбергис с верхушкой «Саюдиса». В Латвии таких, как он, скорее всего, не было вообще. Сквозная для советской стороны проблема состояла в дефиците не номенклатурных лидеров. Возможно, на эту роль подходили — в Литве непререкаемо харизматичный глава Шальчининкайского района Высоцкий. В Латвии, в частности, — актриса Артмане. С первым откровенно тянули из-за его польских корней, но главное — из-за его открытого выпада против Горбачёва. А вторую — националисты «вовремя» подставили какой-то историей с сыном-художником. В пику ей они же назначили министром культуры не менее известного Паулса.

Его роль ситуативно, по крайней мере на пике противостояния, сводилась к посредничеству между Москвой и Ригой. Ему, всесоюзно взращённому маэстро, приходилось на голубом глазу доказывать историческую — присно и во веки веков — вину первой перед второй. Не без его подачи прибалтийские, а потом и прочие националисты нашли врага «всего живого». Это — «Красная армия и её клевреты», характеризуемые «народными» виршами рижского января 1991 г.: « Московский доблестный ОМОН! / Из дефективных собран он. / Дебилы все собрались там / И по уму и по мордам. ..» Увы, с этим дружно соглашались и заезжие российские VIP-«демократы». Зачитаем из блокнота диалог, обращенный, как выяснилось, в будущее: «Товарищ депутат, Вы только что скандировали: “Россия — с вами. Коммунистов — под суд. Оккупантов — вон”. Кого вы имели в виду?» — «Советскую Армию — главного рассадника коммунизма». — «Куда же им идти — в Россию? Чтобы усилить там коммунистов?» — «Вы откуда?» — «Из Ленинграда». — (шутливо) «Вам — по секрету: эх, если бы маленькая война… где-нибудь на Кавказе. Ею бы и занялись. Что тут толкаться?» Когда же вильнюсская афиша Дольского, под которой собирались радетели «нашей и вашей свободы», стала символом окончательного разрыва «масс» со «сталинскими вертухаями», вопросы возникли уже не прибалтийского масштаба и не отдельно проклятого 1991 г.

Из кого у нас выстраивается иерархия государевых мужей и кто обещает, что они воистину государевы? Каково должно быть соотношение между творцами государевых дел и их исполнителями? Только ли «революционная смердяковщина» подвигла перестроечных «прорабов» в очередной раз «разрушить всё до основанья»? А затем? В чём состоит роль «государевой стражи» — в защите Отечества или в «громоотводе» на случай их принародного раскаяния? Наконец, кому и с каким нравственным охватом служит творческое сообщество страны — ей или кухонному, теперь — киберпространству?

Вопрос «быть или не быть?» с самого начала был круто замешан на теме «неизбежного кровопролития, замышляемого Москвой против борцов за свободу». Тогда же Москву предупреждали: « В условиях зыбкого равновесия главное — исключить кровь» .

Сторонники независимости, памятуя о том, что «дело прочно, когда под ним струится кровь», ее жаждали как главный мобилизующий довод в пользу отделения от Москвы. Красноречивый эпизод. Главный силовик литовских национал-сепаратистов Буткявичюс был задержан советским вильнюсским ОМОНом. У силовика забрали «незаконно хранящееся оружие», после чего отпустили. С копией протокола. Об этом Буткявичюс доложил председателю парламента Ландсбергису. Спросив, почему задержанные не оказали сопротивления, получил простодушный ответ: «Иначе меня бы убили». На это последовала воистину «убийственная» реплика Ландсбергиса: «Ну, и убили бы…»

Но «узурпаторы свободы» никого убивать не хотели. Команды — вы их прочли — выполнялись при морфологическом нежелании вовлечь себя в какую бы то ни было авантюру. По прошествии лет события укладываются в простую формулу: радикал-сепаратисты, не стесняясь в средствах во всех смыслах этого слова, наступали и провоцировали. «Советская сторона» неорганизованно оборонялась, порой, поддаваясь на провокации. А уж если кровь пролилась, тех ли назначили виновными? Записные «национал-предатель Бурокявичюс», «промосковский редактор (?) Мицкевич», «омоновец Млынник», если вникнуть в их жизненные обстоятельства, «ягнятами» быть не могли. Но обошлись с ними по дедушке Крылову: «Ты виноват уж тем, что хочется мне кушать…»