Владимир Рохмистров - Большая игра: Столетняя дуэль спецслужб

Иными словами, с первых же шагов эмир начал тонкую дипломатическую игру. Правда, Яворский уверяет, что это было сказано в шутку одному переводчику Малевинскому, но Заман-бек утверждает, будто эта фраза относилась к миссии вообще. И, скорее всего, он прав, поскольку Малевинский был лишь русско-английским переводчиком и не знал местных наречий. Подобное же расхождение в восприятии слов эмира как раз свидетельствует о том, что Шер-Али-хан пустил пробный шар, но… шар этот покатился не в лузу опытного дипломата, а в дырявый карман неподготовленного человека. Что мог ответить на такое не опытный дипломат, а обычный прямодушный человек. Естественно, только одно: «Нет, что вы, совершенно наоборот. Мы пришли сюда как раз помочь вам против англичан и сделать все, чтобы больше у вас уже не было подобных проблем…» — и далее в том же духе. Другими словами, Столетов сразу же проглотил крючок и сделал то, чего в резко изменившейся ситуации делать как раз не следовало — он встал на дорожку обещаний, свернуть с которой уже не так просто. Остальные же члены миссии восприняли все это лишь как обмен ничего не значащими шутками.

Затем, осмотрев казаков, эмир пожелал видеть наши ружейные приемы. Казаки были подобраны молодец к молодцу, рослые и крепкие. По команде Назирова они проделали разные приемы, приведя эмира в неподдельный восторг. «С такими молодцами, а в России подобных огромное количество, можно было бы решиться на многое!» — должно быть, подумал он, восприняв задумчивое молчание посла как хорошую выдержку многим располагающего хозяина.

Тринадцатого августа, вечером, город был иллюминирован; кабульцы пускали ракеты, жгли бенгальские огни; на окрестных горах горели костры. И среди всего этого праздника эмир попросил Столетова передать Кауфману его просьбу «телеграфировать Государю Императору выражение чувств глубочайшей преданности и признательности». Кауфман вскоре же исполнил эту просьбу и телеграфировал государю в Ливадию следующее: «…Шер-Али-хан просит телеграфировать Вашему Императорскому Величеству выражение чувств глубочайшей его к Вам преданности и признательности. Прием, оказанный Столетову и миссии, весьма торжественный и радушный. Беседы идут, по-видимому, искренние, полные уважения к Вашему могуществу и правдивости». Последнее слово было приписано Кауфманом непосредственно перед подачей телеграммы с эпитетом «русской», однако эпитет генерал-губернатор при передаче велел вычеркнуть.

Четырнадцатого августа, по свидетельству Яворского, или 12-го, по донесению Столетова, эмиру были поднесены подарки, впрочем, весьма странно выбранные: халатов афганцы не носят, папирос не курят, вина и водки гласно не пьют, а им надавали и халатов, и портсигаров, и бокалов, и даже почему-то кабачков. Последние выглядели уже вообще неприличной насмешкой.

Пятнадцатого августа, около четырех часов пополудни, доктор Яворский был потребован для оказания помощи внезапно заболевшему наследнику престола 16-летнему Абдулладжану. Доктор застал юношу в беспамятстве и бреду. Оказалось, что у него воспаление брюшины, и, несмотря на медицинскую помощь, принц скончался около полуночи. Яворский приписывает болезнь и смерть наследника отраве. Эмир с твердостью перенес эту потерю. «Ну, что же? Бог дал — Бог взял», — сказал он.

Двадцатого августа снова была получена почта из Ташкента. Кауфман уведомлял Столетова, что наступательные движения собранных на Алае, в Джаме и Петро-Александровске отрядов отменены и что ожидается приказ об их расформировании. Узнав об этом, на следующий день, т. е. 21 августа, Столетов предложил эмиру договор из одиннадцати кондиций, в котором среди прочих были следующие статьи:

«5) В случае чего, Боже избави, какое-либо иностранное государство, с вооруженною силою, войдет в Афганистан и завладеет его территорией, тогда, если эмир Афганистана обратится к императорскому правительству за вооруженною помощью, императорское правительство, в случае невозможности, посредством миролюбивых советов и внушений, отклонить вооруженное столкновение, во внимание дружбы между государствами Россиею и Афганистаном, подаст вооруженную помощь. Тогда, если дело дойдет до войны, то с упованием на Всевышнего, Творца вселенной, при дружбе Афганистана и России и при вооруженной помощи императорско-российского правительства, путем побед и меча, могут вернуться под власть эмира афганского старые его территории, еще прежде перешедшие под власть другого государства, путем захвата.

6) В случае, излагаемом в предыдущем параграфе 5, эмир Афганистана, относительно вооруженной помощи от российского императорского правительства во всем, что касается размеров, способов и планов, с подробным всего изложением, относится к туркестанскому генерал-губернатору. Туркестанский генерал-губернатор от российского императорского правительства имеет надлежащие полномочия, касательно приведения в исполнение означенных представлений эмира».

По всей видимости, Столетов решил сыграть именно на мирном разрешении конфликта и предложить эмиру военную помощь в случае нападения на его страну Англии, явно полагая, что теперь уже никакого подобного нападения не предполагается. Разве не логично предположить, что раз мы отступаем и распускаем свои отряды, то успокоится и Англия, а дальше все потечет мирным порядком. А о чем же иначе и было говорить послу России, как не о предполагаемом дружественном союзе с соседом в войне и мире?

Однако генерал Терентьев трактует эту историю иначе: «…среди целого ряда обещаний, щедро рассыпанных в конвенции, есть одно заведомо неосновательное, чтобы не сказать сильнее: это параграф 6-й. Столетов уверяет эмира, что в случае „чего, Боже избави“, как сказано в предыдущей статье, на которую цитируемый параграф ссылается, — эмир, с требованием о помощи, против своих врагов „относится к туркестанскому генерал-губернатору“, а последний, конечно, и исполнит просьбу эмира, так как „имеет на то надлежащие полномочия“ от императорского правительства.

Это совершенная неправда, которая принесла Кауфману много огорчений и стыда. На самом деле его, так сказать, держали на привязи телеграфной проволокой: и сосредоточие отрядов, и расформирование их — предписывались ему по телеграфу из Петербурга и Ливадии. Понятно, что такой важный вопрос, как война с англо-индийским правительством, которая неминуемо повлекла бы за собой и войну европейскую, не мог быть предоставлен благоусмотрению одного туркестанского генерал-губернатора. Отсюда общее мнение, что Столетов надул несчастного афганского эмира, который, веря ему, „как самому Кауфману“, окончательно рассорился с англичанами и пострадал, тщетно умоляя о присылке обещанной ему, по договору и на словах, вооруженной помощи…»