Ольга Тогоева - Дела плоти. Интимная жизнь людей Средневековья в пространстве судебной полемики

Однако же тот, кто подвергнется этому ужасному позору, либо претерпит его не по воле своей, но принужденный против своего желания, сможет быть освобожденным от обвинения, если сам предстанет обличителем этого гнуснейшего злодеяния [534] Вестготская правда (Книга приговоров). С. 577. О преследовании в средневековом суде преимущественно активных гомосексуалистов см. подробнее: Boyd D.L. Op. cit. Р. 69–70. .

Более мягко относились к пассивным гомосексуалистам и в Италии XIV–XV вв.: здесь их не отправляли на костер, как было принято при наказании за содомию, а всего лишь отрезали им нос и выставляли на публичное осмеяние [535] ” Ruggiero G. Constructing Civic Morality. P. 181. .

Возможно, сама идея обращения в судебные инстанции в случае принуждения к гомосексуальным отношениям возникла в средневековой Европе не без влияния трудов Петра Дамиани, полагавшего, что любой человек, будучи не в силах самостоятельно признать грех содомии, должен обратиться за советом и поддержкой к своим ближним, которые и укажут ему на его заблуждение [536] “Quatinus si sodomite ex semetipsis nesciunt pensare quod sunt, ab ipsis saltim valeant edoceri, cum quibus sunt communi orationis ergastulo deputati” (Petrus Da-miani an Papst Leo IX. S. 307). . Этими «ближними» для Раймона Дюрана в каком-то смысле и стали его слуги, подавшие на него официальную жалобу, а также его коллеги по парламенту, рассматривавшие данное дело. Слухи об увлечениях господина прокурора, которые, вероятно, ходили по Вильфраншу, быстрая реакция на поступивший донос сенешаля Руэрга Риго де Бедюэ, согласованные и ни разу не изменившиеся даже в деталях показания свидетелей, а также бегство мэтра Дюрана из Парижа в разгар процесса над ним — все это служило косвенными доказательствами его виновности. Однако то, что Перро Фавареск и Бернардо де Монжё сами заявили об имевшемся в отношении них сексуальном насилии, полностью снимало с них самих обвинение в склонности к мужеложеству.

Как я уже упоминала, процесс Раймона Дюрана так и остался незавершенным. Более того, мы, к сожалению, не узнали и уже никогда не узнаем, о чем он сам поведал своим коллегам в Парижском парламенте или в суде столичного официала: его показания в регистре отсутствуют. И все же материалы этого дела дают нам редкую возможность не только выяснить, насколько подробно в суде можно было рассказать о преступлении сексуального характера, но и понять, насколько скудны были в эпоху Средневековья познания в данной области, когда судьям приходилось использовать буквально любой, пусть даже единичный казус для создания теоретической базы, необходимой для расследования такого типа правонарушений.

Как мы помним, Раймона Дюрана, содомита из Вильфранша, судили в столице Французского королевства, которая уже в XII в. считалась современниками одним из главных рассадников нетрадиционных сексуальных отношений. Впрочем, не отставали от Парижа и другие крупные и особенно университетские центры Западной Европы — Венеция, Брюгге, Орлеан, Шартр. Городская культура рассматривалась многими средневековыми авторами как первое и основное условие для развития и распространения содомского греха [537] Boswell J. Op. cit. P. 207–241; Burgwinkle W.E. Op. cit. P. 46–48. . Так, Анри де Марси, аббат Клерво (1176–1179), полагал, что Содом возродился из пепла в образе университетских городов [538] Lever M. Les bûchers de Sodome. Histoire des “infâmes”. P., 1985. P. 41. „ . Петр из Целлы, настоятель аббатства св. Ремигия в Реймсе (1162–1181) и епископ Шартра (1181–1183), в письме к своему другу Иоанну Солсберийскому называл Париж местом, где «царит упадок [нравственности]» и где «душа [человека] становится рабом печали и страдает» [539] “Ubi régnât luxuria, ibi miserabiliter ancillatur et affligitur animus. O Parisius, quam idónea es ad capiendas et decipiendas animas!” (Petri Cellensis Epístola LXXIII H PL. T. 202. Col. 519). . Маргинальные пометы XII–XIII вв. на некоторых более ранних кодексах уточняют, что подобный упадок современники связывали непосредственно с распространением греха содомии и, прежде всего, гомосексуальных отношений:

Пусть Шартр и Санс окажутся разрушены, [ибо] там сам Адонис продает себя, согласно законам борделя, где мужчины являются проститутками. Зараженный тем же грехом, благородный и особый город, Париж счастлив обручиться с молодым господином. Но [даже] в большей степени, чем все эти чудовищные города, ты, Орлеан, уничтожен своей репутацией [как более других расположенный к] подобному греху… Жители Орлеана — лучшие из всех, если вам нравятся [мужчины], которые спят с мальчиками [540] “Camotum, Senonis, pereant ubi prostat Adonis / lege lupararis: sunt ibi stupra maris. / His infecta malis urbs nobilis, urbs specialis / Parisius tenerao nubere gaudet ero. / Tu magis insanis his omnibus, Aurelianis, / Que titulum sceleris huius habendo peris… Aurelianenses sunt primi, si bene penses / Illorum mores, puerorum concubitores” (Stehling T. Medieval Latin Poems of Male Love and Friendship. N.Y.; L., 1984. P. 94–95). Данные пометы были найдены в манускрипте IX в., хранящемся ныне в Лейдене (Vossianus lat in oct. 88) и представляющем собой сборник поэтических, грамматических и философских текстов. .

Похожие суждения высказывал и Жак де Витри (ок. 1165–1240), сообщавший о совершенно недостойном сексуальном поведении парижских студентов, что в 1292 г. привело к исключению целой группы школяров из столичного университета по обвинению в склонности к содомии [541] Burgwinkle W.E. Op. cit. Р. 47. .

В том же «почетном» списке городов, известных распущенностью нравов своих жителей, уже с XI в. пребывал и Лондон, куда «содомия», по мнению английских авторов, была завезена прямиком из Франции [542] Leyser С. Cities of the Plain: The Rhetoric of Sodomy in Peter Damian’s “Book ol Gomorrah” // RR. 1995. T. 86 (2). P. 191–211. . Так полагали и Ансельм Кентерберийский (1033–1109), и Генрих Хантингтонский (ок. 1080–1160?) [543] Tatlock J.S.P. The Legendary History of Britain. Berkeley;Los Angeles, 1950. P. 353. , а Вальтер Шатильонский (1135–1200) писал, что знатные английские юноши превращаются в мужеложцев, стоит им только отправиться во Францию для изучения медицины [544] “Filii nobilium, dum sunt iuniores, I mittuntur in Franciam fieri doctores, / quos prece vel precio domant corruptores; / sic pretextatos referunt Artaxata mores. I Et quia non mutuunt anime discrimen, / principes in habitum verterunt hoc crimen, / virum viro turpiter iungit novus hymen, / exagitata procul non intrat femina limen” (Stehling T. Op. cit. P. 80–81). .

Подобные нападки на студентов, испытавших не себе чужое (преимущественно французское) влияние, были до некоторой степени связаны с более глобальной проблемой — с критикой английскими авторами той обстановки, которая сложилась при королевском дворе в Лондоне на рубеже XI–XII вв. В 1087 г. престол занял третий сын Вильгельма Завоевателя — Вильгельм II Рыжий (ок. 1056/1060-1100), являвшийся, пс всей видимости, открытым гомосексуалистом [545] Споры на эту тему, впрочем, до сих пор ведутся в историографии: Boswell J. Op. cit. Р. 229–231; Aird W.M. Frustrated Masculinity: The Relationship between William the Conqueror and his Eldest Son // Masculinity in Medieval Europe / Ed. by D.M. Hadley. L.; N.Y., 1999. P. 33–55, здесь P. 55; Burgwinkle W.E. Op. cit. P. 51–52. . Так во всяком случае полагал Ордерик Виталий (1075-ок. 1142), обвинявший короля в насаждении противоестественных отношений в его окружении, в «эффеминации» юных придворных, которые были не только близки с Вильгельмом, но и вместе с ним управляли страной: