Андрей Кудин - Как выжить в тюрьме

Клопы рассматривают человека как пищу и оценивают его исключительно с этой точки зрения. (Собственно говоря, и люди рассматривают друг друга похожим образом). У них своя стратегия и своя тактика поедания человека. В одном месте они выпивают кровь на завтрак, в другом — на обед.

Бороться с клопами бессмысленно — это всё равно, что воевать с дождем. Об их живучести ходят легенды. Согласно одной из них со дна затонувшего четыреста лет тому назад судна подняли сундук с драгоценностями. Среди вещей, поеденных ржавчиной и затянутых плесенью, оказались клопы, которые на свежем воздухе потихоньку оклемались и с не меньшим аппетитом, чем четыре века назад, принялись за людей. Такие себе маленькие монстрики.

Кого клопы не любят — так это тараканов. Я их тоже, честно говоря, терпеть не могу — мало того, что эти твари непременные спутники антисанитарии, так они ещё и крайне неприятно кусаются. Да, да, не удивляйся — самые обычные тараканы. На воле, даже в коммунальных квартирах, они бродят не в том количестве и не такие озверевшие, как в тюрьме, поэтому мало кто знает, что эти усатые существа умеют кусаться.

В КПЗ значительно тяжелей, чем в тюрьме. Не очень-то приятно сушить постиранное в холодной воде белье, одев его на голое тело и спать на деревянных досках, так как ни матраса, ни одеяла в КПЗ отродясь не было. Однако в психологическом плане в КПЗ несколько легче, чем на Лукьяновке. Всё время мелькают новые лица, все свеженькие — только что со свободы, большинство лелеет надежду вырваться на волю если не сегодня, то обязательно завтра. Да и само КПЗ воспринимается как временная, а не как постоянная величина.

Человек человеку — волк, товарищ и брат. За решеткой сие ощущаешь достаточно остро. С одной стороны, любой готов переступить через кого угодно, лишь бы выйти на волю, с другой — ты брат по несчастью, и отношения внутри клетки исходят из данного постулата. Как ни крути, а тюремное братство таки существует в природе, но нормы морали в экстремальных условиях (и тюрьма здесь не исключение) несколько иные, чем в сытой жизни.

Очень занятная штука: наблюдать за поведением людей в далеко не самое лучшее для них время, а если есть возможность сравнить с тем временем, когда у них было всё хорошо, — это сказочно интересно. Такое чудят эти самые homo sapiens, что невольно задумываешься — какой дурак их так обозвал?

Больше всего меня развеселили добродушные толстячки — бизнесмены. Они имели неосторожность подкармливать мусоров, наивно полагая, что если грянет гром, то “свои” если не помогут, то хотя бы топить не будут. Не тут-то было! “Свои” их и посадили, а теперь добросовестно деребанили то, что осталось от спонсоров. “Чужие” не знали, сколько денег у толстячков, а вот “свои” давным-давно все подсчитали, предварительно умножив на два.

Что любопытно — те из бизнесменов, кому вдобавок вменили ещё и чисто уголовные статьи (например, убийство), помимо родных экономических, вели себя намного раскованней и смотрели на мир более здравомысляще, чем их миролюбивые братья по разуму. Невольно начинаешь задумываться, какая зависимость существует между конкретной статьей уголовного кодекса и человеком, плавающим под ней. Почему, скажем, за наркоту сидят тощие дегенераты, не умеющие ни читать, ни писать, а за вымогательство — широкоплечие бугаи?

Во время пребывания в КПЗ неуемные оперативники взяли за привычку уводить меня на допросы рано утром, а возвращать обратно в камеру поздно вечером, естественно, после ужина. Злорадно ухмылялись, интересуясь:

— Как тебе там?

Скажешь: “Хорошо, а как иначе?” — злятся, топают ногами. Ответишь: “Плохо, дышать нечем,” — радуются, такие довольные:

— Вот видишь — мы тебе говорили!.. Предупреждали!.. Ещё не то будет!..

И по новой... После их “бесед” к концу первого месяца заключения я похудел на пятнадцать килограмм и стал выглядеть, по мнению сотрудников милиции, значительно лучше.

Ментов хлебом не корми — дай покричать: “Расстреляем!”. Интересно, у себя дома мусора кричат то же самое или ещё хуже? Наверняка корчат перед женами героев, грудью ложащихся на амбразуры вражеских дотов, а детям рассказывают басни о том, какие они смелые и отважные. Лично меня уже тошнит от их крика:

— Молчишь? Молчи! Мы всё равно всех поймаем!

Так идите и ловите, раз хочется. Много вы тут наловите, сидя напротив меня...

— Отведите обратно в камеру.

— Ишь, заторопился. Тебе лучше общаться с нами, с нормальными людьми, а не с теми, — брезгливо поморщились, — кто в камере.

Честно говоря, с “теми” я чувствовал себя значительно комфортнее. Самые что ни есть обычные люди, ещё вчера стоявшие рядом в троллейбусе или в вагоне метро. Каждый с какой-то, присущей только ему, изюминкой, с неповторимым взглядом на окружающий мир.

Для того, чтобы мне без привычных земных благ не было грустно, а заодно, как я понимаю, для дополнительного психологического давления, в камеру на пару недель накидали тех, у кого перед глазами маячил расстрел.

...Унылый Гоша тяжело вздыхал и сокрушался по поводу того, что это его последний полосатый рейс. Ранее он уже успел сделать четыре ходки, а на сей раз Гошу арестовали за подражание Шекспиру. Возмущенные родственники задушенной Дездемоны вызвали милицию, и новоявленного украинского Отелло уволокли за решетку.

— Я к ним со всей душой. А они меня мусорам!.. У-у!..

Волна негодования всякий раз переполняла Гошу, когда он вспоминал, как слуги Фемиды тащили его по ступенькам.

...Аслан, в отличие от Гоши, женщин не душил. Он попал в тюрьму за рядовую бытовуху. По пьянке ограбил пенсионера, а затем вместе с земляком утопил потерпевшего в Днепре на глазах у многочисленных прохожих.

— Откуда я знал, что он плавать не умеет?

Действительно, откуда? Впрочем, далеко не каждый пловец поплывет после удара обрезком трубы по затылку.

Я учил его играть в шахматы. Аслан запоминал плохо, вечно путал слона с ладьей, периодически впадая в депрессию.

— Могут вышку вменить, — задумчиво говорил он, двигая пешкой.

Ранее я нигде не слышал, чтобы тема смертной казни так живо и заинтересовано обсуждалась, как в КПЗ. Будет введен мораторий или не будет? Примут Украину в ЕС или не примут? Каждый раз, когда в камере появлялось новое лицо с яркими эпизодами в биографии, дискуссия вспыхивала с новой силой.

Несколько позже, когда у оперативников интерес ко мне поутих, в хате стала появляться более безобидная публика типа карманных воров, незадачливых торговцев оружием, бизнесменов и заурядных уличных грабителей, чьим офисом служила темная подворотня. Их рассказы в ответ на вопрос: “ Как там на свободе?” — больше смахивали на прифронтовые сводки, чем на мирные будни столицы европейского государства.