Валерий Попов - Культовый Питер

Так и вышло — он всех увековечил, взял в замечательные, неповторимые строки, сохранил навсегда. Глеб «свой» среди населения, ему есть о чем и про кого писать стихи, однажды он рассказывал, как в одной василеостровской пивной сосед пообещал набить ему морду, если он, ханыга, будет себя и дальше выдавать за замечательного поэта Глеба Горбовского, которого собутыльник Глеба знал наизусть. С годами смирение, мудрость, добродушная усмешка вытеснили эпатаж и агрессию, но остались отчаяние, боль — как ни у какого другого поэта.

Глеб довольно долго жил на Васильевском, в Гавани, на улице Карташихина, в относительном благополучии и покое. Теперь он покинул и Васильевский остров, и благополучие, и покой.

К счастью, мне не раз приходилось видеть Петербург с воды и понять, что так он еще прекраснее. Я не раз проплывал сквозь Петербург на катере моего друга Никиты. И никакие шумные экскурсии на корабликах с настырными экскурсоводами того восхищения мне не вернут.

Самое известное место на Неве — у великолепного ансамбля на стрелке Васильевского, с Петропавловкой слева и Зимним дворцом справа, отражающимися в воде. На правом, ближнем берегу проплывает мощь и роскошь монархии, главный дом царей, Зимний дворец, — самое великолепное творение гениального Растрелли, прославившегося при дочери Петра, Елизавете Петровне, которая села на трон после десятилетий упадка Петербурга и вернула ему роскошь и блеск. Это русское барокко, совсем не церковное, как на Западе, а мощное, веселое, изобильное: все эти колонны, полуколонны, пилястры, антаблементы, фронтоны сплетаются в гениальное, живое, радуют дух. А двойник, отраженный в голубой воде, еще прекраснее — наверняка Растрелли и это учел!

А какой вид открывается оттуда сюда — на стройную стрелку, Неву, строгую Петропавловку из окон дворца, — особенно через огромные окна Павильонного зала. Пестрый мозаичный пол, и такой же мозаичный, сверкающий мозаичный круглый стол. Мраморный «фонтан слез»: «слеза», одна капля, переполняя именно этой каплей белую мраморную чашу, падает сверху, и переполненная ею чаша ровно эту же каплю отдает вниз. Тихое щелканье капель в беломраморной тишине. Почему-то именно в этом самом красивом эрмитажном зале часто бывает пустынно. Заключенный в прозрачный колпак огромный золотой павлин время от времени трепещет крыльями и кричит. Его свет, сиянье лишь добавляют толику в тот свет и сиянье, что льется в зал из огромных окон. За окнами слева Нева, самый красивый вид на свете. Справа, за «фонтаном слез», окно ведет в Висячий зимний сад дворца, мраморные скульптуры, фонтаны под стеклянной матовой крышей. А всего в Зимнем дворце — тысяча залов. И почти все они такие же светлые, яркие, праздничные. И это мы еще не касаемся шедевров на стенах — о них надо отдельно говорить! Пишу так, словно прощаюсь с этой красотой... Но будет ведь день, когда я увижу это в последний раз — так что, пока силы есть, можно вспомнить и попрощаться! Главное — я это видел, и если уйду, то с этой красотою в душе.

За Зимним дворцом вдоль Невы — Малый Эрмитаж с зимним садом под стеклянной крышей — так и хочется пройти туда из Павильонного зала, но, увы, нельзя. Построил Малый Эрмитаж Валлен-Деламот. Затем следует Старый Эрмитаж, построенный Фельтеном, через Зимнюю канавку соединенный арочной галереей с Эрмитажным театром, построенным Кваренги. Эти здания выстроены в XVIII веке. В Эрмитажном театре проходят многие торжественные церемонии — в частности, вручение губернаторских премий за достижения в искусстве и литературе. Новый Эрмитаж, построенный архитектором Кленце уже в XIX веке, знаменит, помимо своих коллекций, гениальными каменными атлантами, высеченными скульптором Теребеневым...

Плывем вдоль гранитной набережной — и вот уже в зеркальной воде отражается светло-серый, гладкий Мраморный дворец, построенный Ринальди по заказу Екатерины II для ее могущественного фаворита Орлова, который так и не дожил до вселения во дворец. Так показывать мрамор, как Ринальди, никто не мог — на поверхности мрамора возникает особое сияние, которое искусствоведы называют «цветком Ринальди».

Потом дворец принадлежал великому князю Константину Романовичу, известному поэту, писавшему под скромным псевдонимом К. Р. «Умер бедняга в больнице военной» — слова эти сочинил не народ, а великий князь. За решеткой дворца виден монумент — тяжелый, коренастый мужчина на могучем битюге. Творение великого скульптора Паоло Трубецкого — памятник Александру III, самому, пожалуй, талантливому царю после Петра, сделавшему Россию мощной промышленной державой и погибшему, в отличие от его отца Александра II, не от бомбы террориста, а от другой русской беды — пьянства. Известно, что коньяк был даже в его трости, с которой он не расставался. В десятилетия, когда царей принято было презирать (а началась эта мода задолго до революции), памятник этот считался смелой карикатурой. После революции его сняли со Знаменской площади у Московского вокзала, и долгие годы он был в заточении. Рассказывал уже, как мы мальчишками, пьянея от нашей смелости, глядели на монумент в упор сквозь щели в ограде двора Русского музея. Сейчас, когда памятник стоит рядом с роскошным дворцом, он выглядит, как и положено, гениальным памятником одному из самых мощных наших царей.

А я помню еще на этом высоком постаменте задорный ленинский броневичок, простоявший тут все советское время и весьма дисгармонирующий с дворцом. Ну броневичок и должен был с ним дисгармонировать, такая задача у него!