Геннадий Лисов - Право на бессмертие

Дочь, как умела, отвечала отцу, и это всегда его радовало. Он всякий раз напоминал ей о Зине — хотел, чтобы сложились у них близкие, родственные отношения. Характерно этим небольшое письмецо от 16 января 1940 года:

«Дорогая доченька!

Сегодня получил твое письмо — спасибо, моя любимая, спасибо за поздравление с днем моего рождения и за подарок — хорошие отметки в школе. Для нас это самая большая радость. Нам с Зиной, конечно, очень хочется видеть тебя, но сейчас мы можем довольствоваться только чтением твоих милых писем... Жди от нас посылочку с теплыми вещицами. Они пригодятся тебе в нынешнюю суровую зиму, Зина передает тебе самый сердечный привет. Она часто вспоминает тебя и недавно купила тебе в подарок игрушечного медвежонка... И ты не забывай Зину в своих письмах, милая девочка. Она очень, очень любит тебя...»

Но не всегда дочь в своих детских заботах аккуратно отвечала отцу. Потому и получила однажды такую записку:

«Дорогая Татуся-Свинуся!

Так теперь и буду тебя звать — другого тебе имени нет! Где твои письма? Почему не ответила мне на последнее письмо? В наказание не посылаю тебе новых фотографий».

Для Татки, конечно, не было большего наказания, чем лишиться надолго новых фотографий отца. Знала, чем задобрить папочку: получить побольше отличных отметок в школе. Прощение следовало немедленно. Вот что писал отец дочери 18 апреля 1940 года:

«От души поздравляю тебя, дорогая моя Таточка, со школьными успехами. В этом, конечно, большая заслуга тети Ани и бабушки. Значит, вы живете дружно, и я очень рад этому. Единственное, что огорчает нас с Зиной — неведение о твоих музыкальных занятиях. Видимо, они у тебя еще не наладились. А жаль! Многие дети мечтают о таких занятиях, но у них нет музыкального инструмента. У тебя же — прекрасное пианино! Поэтому не может быть никаких причин откладывать это благое дело...

Нам с Зиной понравились твои фотографии. Теперь мы видим, как ты поправилась и выросла. Зина охотно показывает эти снимки нашим знакомым и гордится, какая у нее славная дочка».

Шли месяцы. Командировка Виктора Александровича и Зины затянулась. У них родился сын. Зина назвала его в честь отца Виктором. В начале июня 1941 года Лягин с женой и грудным ребенком выехали в Москву. Путь был дальний, и, казалось, каждый день приближал долгожданную встречу отца с дочерью, матерью и сестрами, жившими в Ленинграде. Но уже сгущались грозовые тучи грядущей войны. В Москве Виктор Александрович сразу окунулся в тревожную атмосферу суровых предвоенных дней. Нечего и думать было о поездке к родным в Ленинград. Тот роковой воскресный июньский день Виктору Лягину предстояло провести на службе. Известие о войне застало его в метро...

Навеки мы запомним дату 22 июня 1941 года. Всегда и везде будут отмечать ее люди, как начало конца невиданного в истории бедствия. Но для наших отцов и дедов это было началом невероятно жестоких испытаний. Через много лет Константин Симонов напишет об этом дне:

Тот самый длинный день в году

С его безоблачной погодой

Нам выдал общую беду

На всех, на все четыре года:

Она такой вдавила след

И стольких наземь положила,

Что двадцать лет и тридцать лет

Живым не верится, что живы...

Для Лягина не было вопроса, что делать дальше. Он сделал выбор задолго до того рокового воскресного утра. О неотвратимом приближении грозы Виктор знал гораздо раньше других. Потому, вероятно, и спешил в Москву. На фронт, только на фронт! Без раздумий, решительно я бесповоротно ступил Виктор Лягин на путь смертельной борьбы с фашизмом лицом к лицу.

«14 июля 1941 года.

Мои дорогие мама, Аня и Татка!

С большой горечью я сознаю невозможность нашей встречи после долгой разлуки, тем более что нас ждет новая, столь же продолжительная... Знаю, как вам хотелось увидеть меня, поверьте, и у меня болит душа. Но сейчас, когда советскую землю оскверняют фашистские варвары, я не могу быть в стороне от великой войны, на которую поднялся весь народ. Сегодня я выезжаю на фронт. Бесконечно счастлив, что буду лично участвовать в священной борьбе за честь и свободу нашей Советской Родины. Тысячи проклятий Гитлеру! Отольются ему наши слезы, сторицей заплатит он за кровь и страдания народа...»

Виктору Александровичу удалось перед отъездом отправить жену с сыном в глубокий тыл. Вслед им полетело письмо, в котором Лягин спешил досказать то, что не успел в короткие часы расставания.

«Дорогая Зиночка!

Сегодня я выезжаю. Настроение приподнятое, все мои помыслы только об одном — как лучше выполнить порученное мне задание. Не волнуйся, пока как будто все идет хорошо. Помни, о чем я тебя просил при расставании: береги и расти сына здоровым; целуй его от моего имени каждый день; обязательно помогай Татке; находи силы переносить трудности военного времени; не тревожься, если будут перерывы в нашей переписке...

Как вы добрались, я уже не спрашиваю. Знаю, что было тяжело, что устроились не так хорошо, как хотелось бы. Но ничего не поделаешь — время такое. Многим, очень многим приходится гораздо хуже...

Сына не балуй, закаляй его физически. Ты знаешь мое здоровье, мою выносливость. Пусть он будет еще крепче. Таточка остается с Аней и бабушкой. Если тебе будет особенно трудно, можешь им доверить и Витика. Правда, где наши ленинградцы, я еще не знаю. Но я просил их списаться с тобой, — может быть, вы и встретитесь...»

Лягин вместе с группой товарищей выехал в Николаев. Уже скоро они оказались в районе боевых действий. Еще была возможность переписки, поэтому буквально через несколько дней после предыдущего письма Виктор отправил Зине второе. Не желая тревожить близких, Лягин явно смягчал свои впечатления от примет начавшейся войны;

« 19 июля 1941 года .

Здравствуйте, дорогие сыночек и Зиночка!

Надеюсь, что вы уже получили мое первое письмо и знаете о моем отъезде. Кое-как мы добрались до Киева. Ехали на грузовой машине через мои родные места — Жуковку, Ржанище, Бежицу, Алсуфьевку, Брянск. Будете писать маме — напишите об этом. Несколько раз мы попадали в бомбежку. Не скажу, чтобы было очень страшно. Впечатление такое, что немецкие летчики бомбить не умеют. Например, из нескольких десятков бомб, сброшенных немцами под Брянском, только четыре попали в цель. От этих бомбежек больше паники, чем действительного урона. То же самое в Киеве. Город бомбили несколько раз — с хитростью и без хитрости, с целью разрушить мосты, соединяющие Киев с левым берегом, и просто для того, чтобы попугать жителей. А в результате были разрушены только три дома и одна постройка...

Я живу в Киеве второй день, а почти не вижу каких-то особых изменений, вызванных войной. Правда, на улицах много военных, некоторые из них «крепко» вооружены: с двумя, тремя пистолетами на поясе, с лентами через плечо, набитыми патронами, гранатами. Недалеко от Киева небольшая группа войск противника. Но главные силы врага далеко, и их с успехом сдерживает Красная Армия... Был я также в Рославле и под Смоленском — там дела посерьсзнее. Но успех противника в этих местах объясняется не столько его силой, сколько нашей неопытностью в боевых действиях.