Сергей Брилёв - Разведка. «Нелегалы» наоборот

Как мы понимаем, это была никакая не экскурсия, как поётся в английском гимне «Иерусалим», по «зеленой и приятной земле». Эту зеленую землю они увидели, скорее всего, серо-буро -зелёной, а то и запорошенной снегом (благо была зима, а в те времена зимы и в Англии были более снежными) и точно – сверху. Всё потому, что и члены группы «Ром» учились прыгать с парашютом. Как отписал начальству их инструктор, майор Эдвардс, лучше всего прыжки дались «Родионову». «Данилов» нервничал, но справился, а «Фролова» показала «хороший дух» (то есть «твердый характер». – Авт. ) и «точно была готова» [391].

С 26 февраля 1942 г. группа – по ещё одному адресу в «белокаменной» части Лондона: номер 40 по Порчестер-Корт, где, если они хоть чуть-чуть прогулялись по соседним улицам, они не могли не удивиться их «православному акценту». Дело в том, что сразу несколько улиц и переулков в этом уголке Лондона названо в честь Москвы и Санкт-Петербурга, а среди жителей этой района всегда было много греков.

Правда, когда в 1942 г. здесь оказалась группа «Ром», было не до лирики: район сильно пострадал от немецких бомбёжек. Например, когда «Ромы» шли на инструктаж на квартиру Чичаева (это совсем недалеко, поэтому думаем, они шли, а не ехали), то должны были пройти мимо греческого православного храма Святой Софии, в который только-только угодила немецкая бомба. Думаем, даже коммунистов это не могло не покоробить; правда, интересно, как они воспринимали вид осквернённых православных храмов в России, где их рушили никакие не иностранные агрессоры, а доморощенные воинствующие атеисты?

Как бы то ни было, у Чичаева «Ромы» получили новые документы, по которым им предстояло легализоваться во Франции. В частности, «Анна Фролова»-«Аннетт Фоберж» получила документы на имя «Жанна Клод Гарньер»; как мы ещё покажем, такая частая смена имен ей была в привычку. Здесь же советским разведчикам выдали одежду, подходящую для Франции, и, согласно британским записям, обменяли на франки привезенные ими из СССР 500 американских долларов и 85 шведских крон [392]. Запомним эти «валютные лимиты». Как и описанный выше «коктейль», это нам ещё пригодится.

А пока отметим, что британцы всё же пытались выяснить для себя истинные личности членов группы «Ром». И что же?

В рассекреченной послевоенной переписке Британской секретной службы есть ссылка на фото и «Анны Фроловой», сделанное тогда, когда она была в Англии и ещё только готовилась к переброске в Западную Европу. Но к этой переписке не приобщена сама фотокарточка . Возможно, она хранится в одной из тех папок, которые до сих пор засекречены. Не будем исключать и той вероятности, что британский соавтор ещё не выявил все уже рассекреченные материалы в британских Национальных архивах.

В обнаруженном российским соавтором деле Франсин Фромон в РГАСПИ фотография есть. Но в том-то и дело, что её не с чем сравнить в TNA (как мы это могли сделать в случае с «Еленой Никитиной»-Эльзой Ноффке или «Анной Успенской»-Шифрой Липшиц). Как следствие, в данном случае мы не обладаем «железобетонными» перекрёстными визуальными доказательствами из РГАСПИ и TNA: доказательствами того, что речь идёт об одном и том же человеке.

Тем важнее для нас было докопаться до истины.

Из характеристики на «Анну Фролову»: «Привлекательная француженка; очень жёсткая, так что было невозможно выведать какие-либо факты из ее предыдущей жизни… Её багаж был осторожно проверен, и из найденной фотографии мы поняли, что она была «замужем» и родила сына осенью 1939 года» [393].

Ряд британских авторов так впечатлились этой растиражированной теперь записью, что в их рассказах, подвергшихся литературной обработке (много больше, чем у нас), можно встретить, например, такое: «Она была первой в списке заходивших на борт улетавшего самолёта и, наверное, думала о своем ребёнке» [394]. Но хотя мы и сами в этой книге о советских «нелегалах наоборот» позволяем себе некоторые «литературные экзерсизы», в данном случае уточним: личное дело Фромон в архиве Коминтерна [395] никаких сведений о детях не содержит. Впрочем, может, о её судьбе есть и другие дела? Пока мы такие не обнаружили…

В то же время, даже не выяснив для себя тогда её настоящее имя, где-то уж и как-то уж британские спецслужбы её разговорили. Иначе откуда во всё той же справке содержится утверждение: «По роду занятий она была стенографисткой и раньше жила в Париже» [396]?

В данном случае сведения о «Фроловой» из бумаг в TNA и сведения о Фромон из РГАСПИ совпадают полностью. Сопоставим то, что ещё нам стало известно.

В своей автобиографии для Коминтерна Франсин писала, что была дочерью механика Альбера Фромона. [397] Согласно данным мемориального портала французского Сопротивления “Le Maitron”, не обручённая с её отцом мать была швеёй [398]. Начальник Франсин по Коминтерну (о его личности – чуть позже) уточнит: «Её отец погиб от рук полиции в Париже, а мать – от пыток нацистов; семья героев!» [399] И из публикаций её начальника, и из материалов на портале “Le Maitron”, и из фондов ФКП известно и о судьбе её брата Марселя: он погиб на фронтах Гражданской войны в Испании [400].

Но вернемся к ней самой. Родилась она 2 октября 1917 г., как уточняют французы, в XIX округе Парижа [401]. В 1933 г. (то есть, получается, в возрасте пятнадцати-шестнадцати лет) Франсин вступает во французский Коммунистический союз молодежи [402], становится кассиром его ячейки, а потом и окружного комитета Париж-Восток [403].

В справке из её личного дела в РГАСПИ за подписью Вилкова и Благоева говорится, что «в феврале 1935 г.[она] была избрана для участия в рабочей делегации в СССР» [404]. Но это обернулось много большим, чем просто ознакомительная поездка в первое государство рабочих и крестьян. А именно: прибыв в Москву, она остаётся в Советском Союзе. Уже 7 октября 1935 г. её прикрепляют к закрытой поликлинике № 1 Наркомата здравоохранения РСФСР (из её диспансерной карточки, до сих пор хранящейся в РГАСПИ, и узнаем, что она «не курит, не пьет» [405]), а с 4 ноября 1935 г. она числилась машинисткой в Отделе переводов ИККИ [406]. То есть она начинает в Москве новую карьеру. И, похоже, очень быстро это стало чем-то большим, чем механическое битьё по клавишам пишущей машинки.

Уже очень скоро об Франсин Фромон её кураторы в Москве написали так: «Заключение. На основании материалов, которыми располагает ОТДЕЛ КАДРОВ, и на основании личного ознакомления с т. ФРОМОН считать ее заслуживающей доверия партии и ИККИ и возможным ее использование на зарубежной работе» [407].