Татьяна Позднякова - Дело Бронникова

Раздвинут смысл — и право, ловко, —
Двенадцать букв — командировка:
Так завершал Тиберий Гракх
Под рев ослов неутомимо
Свой путь в Испанию из Рима
И в кости с ликтором играл;
Так в гневном чаянье реформ
Суровый Лютер ехал в Вормс
И в Петербург, навстречу новым
Победам, — острый Казанова;
И Грибоедов — в Тегеран;
(И сценарист — почти туда же,
Не титулован и не важен,
Везет инерцию пера…
…
Неделя без Вас.
(…И дорога, как росчерк,
Гора — из земли выпирающий локоть:
Он выглядел, в сущности, очень неплохо,
Холодный на вкус и тяжелый на ощупь.
Мычали стада, вдалеке и с акцентом,
И сумерки падали как по команде,
И росчерк дороги…) Ваш образ бесценный
Возил я с собою в жилетном кармане…

Вырезал несколько слов
На березовой белой коре.
В глубине заповедных лесов
Умирают легко на костре.
Полотняный мешок у бедра.
Голубые глаза горды.
Только кто-то плеснул из ведра
На горящие угли воды.
На ладонях кровавый след,
И молитвой его не смыть.
Может быть, через тысячу лет
Люди будут иначе жить.
На березовой белой коре
Вырезал день и час.
И хотел умереть на костре.
Но костер золотой погас.

Тревогу, голод — всё на слом,
В глухие стены переплета.
Историк, горбясь над столом,
Начнет неспешную работу.

И каждый выстраданный день,
Глубоко спавший по архивам,
Положит на страницы тень
Тяжелым вычурным курсивом.

Таблицы, цифры и слова,
Исписанной бумаги ворох.
Простая строгая канва
Для циклопических узоров…

Историк, больше приготовь
Чернил и перьев для работы.
На камни пролитую кровь
Замкни в тугие переплеты.

Голову казненного на блюде
Городу за пляску протяни.
Жестким камнем вымостили люди
На землю уроненные дни.

Намочила ты на эшафоте
Алой кровью шелковый платок.
Только книга в тесном переплете
Уместила, что сказал пророк.

Заблудились в улицах Предтечи,
Истины не смея передать.
И никто не выбежит навстречу
Платье новое тебе поцеловать.

Разве можно говорить Иуде
Холодны и тяжелы слова.
Точно камень на широком блюде
Мертвая застыла голова.

Я ищу средь улиц бесконечных
Девушку с каштановыми косами.
Останавливаю хмурых встречных
Своими расспросами.

Вы не видели девушки в синем берете
С меховой сероватой опушкою?
Ушла рано она, еще на рассвете,
С моим сердцем — ее безделушкою.

Нет, не видели… Дальше, измученный,
Я иду до следующей встречи,
Углубляюсь в городские излучины,
Ставлю в часовнях свечи.

Мимо мчатся, мелькая, прохожие,
Точно снежные хлопья метели.
Бездарные породы Божии,
Недостойные своей модели.

На углах крича, как сумасшедшие,
Пристают мальчишки с папиросами.
Мгла… тоска… Да где же ты, ушедшая
Девушка с каштановыми косами?

Молится девочка скромная
Справа у тихих колонн,
Кроется радость огромная
В ласковых ликах икон.

Глазки задумчиво синие
Смотрят на черный канун.
Ярких огарышей линии
Гасит мальчишка-шалун.

Сзади старуха убогая
Шепчет: «В раю упокой».
В трауре женщина строгая
Крестится тонкой рукой.

Голос колышется диакона:
«Властен гигантский Христос».
Многое в жизни оплакано
Тихими струями слез.

Густо по улицам мечется
Жизни уродливый сон.
Ясною верою светится
Угол у тихих колонн.

Делает сердце отзывчивым
Кротость Царицы Небес,
Девочка в платье коричневом
Ждет небывалых чудес.

Угрюм и печален осенний Сиваш.
Сухими шумит камышами…
Над берегом низким то недруг, то наш
Взвивает задорное знамя.
Колышется ветер с седого утра,
Стихает к полуночи мглистой.
Сегодня залягут в степи юнкера,
А завтра придут коммунисты.
Сегодня и завтра бои да бои…
Сиваш не смежает болота свои.

Былое небывшим растает ли сном,
Как чары метельного страха?
Ковыльный простор встрепенется весной,
И выедет на поле пахарь.
И, травы взрезая, заржавленный плуг
Осколком зазубрится танка.
Погибли, обнявшись, здесь недруг и друг:
Буденовка рядом с кубанкой;
И череп пробитый в могиле степной…

Заржавленный плуг взбороздит перегной.