Татьяна Позднякова - Дело Бронникова

Но дивный путь твой, о Аллах,
Непостижим вовеки:
Творишь ты грозы в небесах,
Сомненья в человеке,

И тот, кто раз, как пряный плод,
Вкусит сомненье сердцем,
Возжаждав, ключ искать уйдет,
Простясь с единоверцем.

Но чуть шестой десяток лет
Гафиза тронул снегом,
Наруша скромности завет,
Он вдруг предался негам.

Сменил он тихую мечеть
На шумный круг веселья,
Он поцелуи начал петь,
Вино и бред похмелья.

Он снял одежду мудреца,
Смешался с грешным миром,
Морщины старого лица
Разгладил жирным пиром.

И не стыдился простереть
Хмелеющие ноги
И пьяным спать, и пьяным петь
В кофейне на пороге.

Гафиза в ужасе клянет
Приверженец мечети;
Но друга видит в нем народ,
И с ним играют дети.

И там, где он, — вино, и смех,
И звон монет на блюде…
— Великий грех, Великий грех, —
Потупясь, шепчут люди.

Гафиз смеется над ханжой
И говорит за чашей:
— Не ждет ли нас конец пустой
В летучей жизни нашей?

Мы все умрем в урочный час
Истлеем в комья глины
И будет юный внук из нас
Лепить свои кувшины;

Так прежде, чем во гроб сойти,
К червям на новоселье, —
Друзья, срывайте по пути
Цветущее веселье.

И пойте, чтоб, услад полно,
Дышало сердце звучно,
И — пейте: резвое вино
С весельем неразлучно!

Когда б ты знала, жизнь моя,
Как ты давно меня пленила,
Как с детских дней душа моя
Одну тебя боготворила!

Дитя — шести, я помню, лет, —
Уж ведал я твои услады,
Лобзать любил твой звонкий след,
Шептать Жуковского баллады;

И школьником, когда урок
Еще к утру не затвердив мой,
Уж пару самодельных строк
Я храбро клеил жидкой рифмой —

Да, я был твой, но в этот час,
К тебе от книг удрав ослушно,
Подругу лишь пустых проказ
В тебе любил я простодушно.

Когда ж мужать пришла пора
И мир страстей предстал загадкой,
Ты полюбила вечера
С зеленой лампой, за тетрадкой,

Ты нежной стала мне сестрой,
Моей наперсницей в сомненьях,
И был мой ум храним тобой
В опасных юных увлеченьях;

Ты мне шептала: «Ты поэт»,
И верил я высокой лести,
И пылкий дал тебе обет,
Как перстень клятвенный невесте.

И что ж? Теперь — не весь я твой,
Прости мне, Муза, я изменник,
Я низкой суеты земной
Полсердцем невозвратный пленник.

— Ах, Муза, Муза, не забудь,
Как трудно жило это тело,
В какие годы крепла грудь
И горло детское твердело:

Тот мир, убогий как вертеп,
Мы изживем, но не забудем,
И горько помним мы, что хлеб
Превыше песен нужен людям.

И вот — вся жизнь раздвоена:
Искусству — час, а день — заботе:
Зовет нас нищая страна
К сыновней, будничной работе.

Так надо, Муза. Не ревнуй
Меня к той жалкой жизни грубой,
Вернись, — как прежде поцелуй
В иссохшие от прозы губы:

Кого твой, Муза, кроткий взгляд
Хоть раз отметит в колыбели,
Тому без песен — ни отрад,
Ни веры, ни любви, ни цели.

Тот мир, убогий, как вертеп,
Мы изживем, но не забудем.
И помним горько мы, что хлеб
Нужнее песен жалким людям
<���нрзб> приняв за вежды,
У глухой стены средь мертвых тел
Повторял безумные надежды
Человек ведомый на расстрел
Все прошло. Мечте безбрежной воли
Изменил, смирившись человек
Снова нам тоска убогой доли
Среди дней однообразый бег

Пронеслось высокое мгновенье
И, склонившись мыслью перед ним
Пусть его отвергшие рожденье
Смерть его как смерть героя чтим
И тугой платок
<���…>

Разбежались мысли серыми волками…
То голодной стаей бродят по снегам,
Вспыхивая в чащах злыми огоньками,
То клыками вспенив ненависти пламя,
Тупо в одиночку воют здесь и там.

Мысли не находят крова и покоя…
Волки-мысли… злые… детища обид.
Леденит мороз их колкою рукою,
Тщетно в месяц мертвый бьются волны воя:
Рубежи разгадок ужас сторожит.

Мой челнок, что зыбка,
Но река — во сне.
Лишь порою рыбка
Усмехнется мне
Серебристой блесткой
На агате вод
Да дергач вдруг хлестко
Крякнет из болот…
А потом надолго
Снова тишь да гладь…
Речка шепчет шелком:
Ты меня погладь.
Ляг поближе к струям,
Нам не ждать погонь,
Встречу поцелуем
Я твою ладонь.
Мы сродни с тобою,
В нас одна краса.
В сердце нас обоих
Те же небеса.
Та же грусть в улыбке,
Тот же вечный путь…
Хоть челнок твой зыбкий,
Но спокоен будь…

Усталый топор гильотины
В багровую бухнул росу…
Голов две тяжелых корзины
Сегодня домой я несу.

Народ по проулкам туманным
Расходится, казнями рад…
Кому-то покажется странным
Мой пахнущий кровью наряд.

Добрался… Раскутаны шали…
Ух, что за арбузы в клети!
Недаром так мягко стучали
Они у меня по пути.

Лежат, но без грации тонкой,
Носами кто вверх, а кто вниз…
Ишь как за изгибы плетенки
Схватился зубами маркиз!

А эта мигает глазами,
Хоть тусклы зрачки у нее,
Я знатной расшаркаюсь даме:
Примите почтенье мое.

А вон укусила за ухо
Соседа одна голова…
Гражданка, ведь ты же старуха.
Не в пору ты слишком резва…

Эй, живо сюда, ребятишки.
Справляйтесь для новой игры…
Смотрите, отец после стрижки
Какие принес вам шары!

Постойте… Сначала вот эту…
Расставьте-ка кегли вразброс…
Эх, жалко… привык лишь к паркету
Аристократический нос.

…Не бойтесь отметины алой,
Что по полу будет видна.
Наутро замоет мочалой
Кровавые пятна жена…

…Эта комната — груда страниц
Неокрепшего гнева и страха,
В этой комнате я уронил
Свое детство и юность с размаху.
Это вещь. Это больше, чем вещь.
Это год. Это даже эпоха.
Это стекол и дерева похоть.
Это я (если только я есть).
Был составлен вещей коллектив,
Были вещи на ощупь легки,
Начинали мятежный концерт
С перманентным крушеньем в конце.
Я был вихрь неживого оркестра,
Был студентом второго семестра.
Здесь писал я стихи и себя.
Эта рампа моя. Эта память
Обо мне. Это будет веками
Сохраняться для нового «я».
Это утлого дерева роскошь.
Это тлен. Эти вещи умрут.
Только мраморной памяти доску
Мне поставят когда-нибудь тут.