Коллектив авторов - Черта (сборник)

Частично эти условия стали меняться в эпоху великих реформ, начатых Александром II. Новые идеалы и веяния, господствовавшие в русских либеральных кругах, проникли даже в глухие закоулки патриархального еврейского мира и были с радостью восприняты искавшей применения своим возможностям еврейской молодежью. Идеи маскилим оказались востребованы, но их последователи разделились. Одни продолжали на иврите и на русском отстаивать национальную культуру, другие, увлеченные новым порывом, встали на путь русификации. Укрепились позиции тех, кто считал, что надо писать на «жаргоне» – языке народных масс, языке идиш, чтобы сделать литературное слово доступным для простого народа. Образовавшееся расслоение стало основой для последующего появления в еврейском обществе сторонников ассимиляции, национально-культурной автономии и воссоздания еврейского государства. Общим для всех было отрицательное отношение к «мертвой» букве религиозного учения и традиционному жизненному укладу. Это явление приобрело массовый характер: ученики оставляли еврейские школы и переходили в гимназии, стремясь потом попасть в университеты. Процентной нормы в тот период еще не было, а правительство поощряло стремление евреев к общим наукам. Как тесто на дрожжах, поднималась численность евреев в высших учебных заведениях России. Один из убежденных сторонников Гаскалы и ассимиляции, писатель Лев Леванда, с восторгом отмечал: «Все учатся, всё жаждет образования… Какое прилежание, какое соревнование!»

В самом российском обществе в то время тоже происходили изменения – образованной его частью под влиянием прогрессивных реформ стали овладевать новые настроения. Традиционный негативный образ «жида», «бессовестного и продажного», внезапно поблек в глазах некоторой части русской интеллигенции. В 60-е годы XIX века заступаться за евреев стали не только либералы, но и отдельные представители консервативного лагеря, дотоле в любви к евреям не замеченные. С другой стороны, когда богатые и образованные евреи начали заселять Москву и Петербург, возглавлять банки и компании, когда они стали заметны в газетах и судах, земских учреждениях и больницах, заняли выдающееся место в искусстве – это породило ответную реакцию в традиционном российском обществе. По мере того как евреи, выходившие из Черты, добивались успеха, возвращалась подозрительность, замешанная на страхе конкуренции и простом нежелании иметь вокруг себя все растущее число раскованных, приобретающих влияние вчерашних обитателей убогих местечек.

Складывалась противоречивая ситуация: интересы еврейских и русских традиционалистов, не желавших драматических изменений, объективно совпадали, хотя русские «державники» были убежденными противниками еврейского равноправия. Но противостоявшие традиционалистам евреи-ассимилянты, казалось, не обращали внимания на глубину возникавших проблем, они увлеклись открывшимися новыми возможностями. И все же призыв «Пойдем и будем как все народы» не сработал.

Отпечаток особого отношения окружающего мира к еврейству, вечное еврейское клеймо, не позволяло даже выкрестов считать полноценными православными: «жид крещеный – что вор прощеный». Объятий не получалось.

Местечковые евреи, надевшие фраки, вызывали отвращение и отторжение. Финансисты, подрядчики, юркие биржевые маклеры – типичные нувориши – давали повод снова и снова говорить о непреходящей еврейской жажде злата, о том, как опасен еврей на свободе. «Не об эмансипации евреев следует думать, а об эмансипации русских от евреев» – это мнение, которое разделяли видные представители русской культуры, ранило в самое сердце возросших на этой культуре новых еврейских интеллигентов. Оказалось, что общество, ставившее условием слияния с евреями отказ последних от национальных традиций, даже при выполнении условия к слиянию не готово. Вслед за периодом реформ наступила реакция, и убийство Александра II положило конец недолгой оттепели.

Прямым следствием насильственной смерти царя от рук революционеров, в ряды которых начали понемногу вливаться и евреи, явилась серия жестоких еврейских погромов не только в черте оседлости, но и в других губерниях. Это нанесло сильнейший удар по ассимиляторам и привело к ослаблению их влияния. Отцы, державшиеся за старое народное знамя и умолявшие детей «не сбрасывать с себя еврея», оказались правы, и прозревшие дети стали возвращаться к родным истокам, но уже в новом качестве. Они не надели ермолку и не засели за фолианты, но задумались об исходе из страны погромов. Так замкнулся круг.

Вчерашние интеллигенты-ассимиляторы вдруг поняли, что судьба и у них, и у местечкового извозчика или сапожника одна. И уже оскорбленный в лучших чувствах, еще недавно пребывавший в эйфории, Лев Леванда с горечью и разочарованием писал: «Когда серый народ громил евреев, белый народ стоял, издали любуясь картиной моего разгрома». Мучительно переживала душевный разлад та часть еврейской интеллигенции, которая выбрала путь служения России и не желала признать свое поражение. А в городках и местечках Черты большинство евреев продолжали вести заповеданную предками жизнь, доказывая безверию, как трудно поколебать глубинные устои традиции, основанной на вере.

Ответ патриархальному застою, с одной стороны, и ассимиляторам, с другой, попыталось дать вышедшее из недр Гаскалы движение палестинофилов. Оно объединило как разочарованных просветителей, так и блудных еврейских сыновей, вернувшихся к своему народу. В 1882 году один из разочарованных, известный общественный деятель Лев Пинскер, призвал к автоэмансипации, в противовес несостоявшейся полноценной эмансипации, и к восстановлению еврейского государства. Ему вторил писавший на иврите блестящий публицист Перец Смоленскин. В его интерпретации национальная идея была неотделима от национального языка – иврита и от национальной религии – иудаизма. Хотя Смоленскин и другие палестинофилы рассматривали иудаизм не с религиозной точки зрения, а как культурную основу еврейства, они понимали, что без этой основы немыслимо национальное возрождение, ибо Сион – не столько географическое, сколько духовное понятие. Позднее это присущее палестинофилам четкое понимание во многом было утрачено сионистами-социалистами.

Эпоха реакции, наступившая с восшествием на престол Александра III, и новое ужесточение еврейского законодательства, предусматривавшего в том числе пресловутую процентную норму [57] Норма, определявшая процент мест для евреев при поступлении в гимназии и высшие учебные заведения России. , подпитывали еврейское национальное движение. Но, с другой стороны, эти же причины готовили благотворную почву для роста революционных настроений, и еврейская молодежь пошла в революцию, которая обещала единение и братство всех угнетенных сразу же после свержения существующего строя. Иудаизм был для них суеверием, сионистская идея утопией, и ушедшие в русские революционные партии молодые евреи были потеряны для народа. Классовая солидарность заменила национальное самосознание. Это была еще одна разновидность стремления к ассимиляции, и снова отцы оказались бессильны. То, что они могли противопоставить, – унылое существование местечка и жизнь по заповедям, – не могло остановить рвавшихся к заманчивой свободе детей.