Андреас Шлипер - Трактат Сатаны. История Дьявола, рассказанная им самим

Когда он так говорил, у меня на глаза навернулись слезы, ибо меня глубоко тронули верность и чувство долга моего старого друга, его совестливость и строгость, которую никто и ничто не сможет поколебать. Меня настолько захватила его речь, что я встал со своего места, подошел к нему и обнял его со всей сердечностью; я назвал его своим дорогим другом на вечные времена, что его также взволновало и тронуло. Затем я заказал еще одну бутылку вина, или, может быть, еще сакэ, точно вспомнить не могу, но это не играет никакой роли. Мы незамедлительно принялись за нее, с чувством взаимной симпатии подымая наши бокалы за благополучие друг друга.

А потом, я не исключаю, что тут определенную роль сыграл алкоголь, я не удержался, указав, правда, весьма дружески и в шутливой форме, на то, что его задачи с наступлением конца всех дней отпадут; во всяком случае, так записано, в то время как я буду и дальше, от вечности до вечности, заниматься всеми теми, кого Бог окончательно изгонит из своего Творения и ввергнет в огненную лужу или пучину тьмы. И это тоже записано. Из этого следовало бы сделать вывод, что точно не известно, даже если это записано, будет ли это огонь или мрак, хотя они плохо совместимы. На это в определенных кругах, о которых речь шла выше, последовал ответ, что наказания будут такими страшными и неизмеримыми, что при этом вечный огонь сможет гореть в вечной темноте.

Пусть будет так. Во всяком случае, пришли к единству в том, что Смерть победят навсегда; даже дикие звери и птицы должны будут вернуть всю ту плоть, что они пожрали, ибо Бог хочет, чтобы люди предстали опять зримыми в их обличии. Разве не сказано в пророческих 12 писаниях: «кости к костям во членах, мускулы, нервы, плоть и жилы к ним и кожу и волосы сверху, и Ураэль Великий привнесет дух и душу, и возникнут Четыре Ветра, обдуют они мертвецов, и те оживут и встанут на свой ноги, и где тогда бысть Смерти на веки вечные» [76].

Здесь я прервусь на короткое замечание, что вся забота будет уделена только людям, а не зверям и не уткам, ибо нигде речь не идет о том, что люди тоже должны будут возвратить всю плоть, которую поглотили они в течение своей жизни, но это — замечание на полях. Как бы то ни было, я, Сатана, если даже и буду брошен ко всем грешникам, неверующим и неправедным, то у меня еще останется, по крайней мере, одна задача, а именно — наказывать их, а карающие ангелы будут помогать мне при этом поражать грешников, ибо число их будет велико. Однако, добавлю я, мне будут отданы женщины, которые заплетали волосы не ради красоты, а ради занятия проституцией, а также мужчины, которые ложились с ними, и тут можно себе представить, что будет твориться, ибо вожделение так просто не подавишь.

Но, увы! Не следовало бы мне поднимать этот вопрос, даже в шутку, ибо глаза моего старого друга вновь наполнились слезами, но теперь уже от отчаяния, и он очень опечалился и застыдился, что я его так жалею, и я вынужден был заказать еще одну бутылку сакэ (или это было все-таки вино, не могу точно вспомнить), чтобы немного развеселить. К сожалению, это сначала мне не удалось, правда, не удалось это и алкоголю, которого мы к тому времени порядочно употребили. Здесь я должен добавить, что ни я, ни Смерть в принципе не имеем никаких проблем с алкоголем или каким-либо другим допингом; чтобы достичь более высокого уровня сознания, нам они не нужны, ибо он у нас и без того достаточно высокий. Мы, в конце концов, чисто спиритуальные существа, и материальный мир в целом оказывает на нас весьма незначительное воздействие, в то время как мы, напротив, вполне можем вмешаться в происходящие в материальном мире события, что Смерть доказывает каждый день.

Когда договариваемся откушать вместе, мы принимаем человеческий облик, что нас избавляет в дальнейшем от некоторых трудностей, но это имеет один недостаток, ибо в такие минуты и в таких ситуациях приходится справляться и с недостатками человеческой натуры, и с радостями, которые она доставляет. Когда мой друг, господин Смерть, попробовал заглушить алкоголем свое огорчение по поводу моих непродуманных слов, то ему пришлось пострадать от последствий, как если бы на его месте был человек. При других обстоятельствах было бы интересно понаблюдать, как по-прежнему ясный рассудок старается, несмотря на телесные проблемы, выразить свои мысли отчетливо и понятно; при этом на свет божий выходили четко сформулированные предложения, произнесенные заплетающимся языком, так что мне приходилось собрать все свои чувства (а мне это к тому времени и после принятия алкоголя давалось нелегко), чтобы понять хотя бы отчасти, что он пытался выразить. К счастью, у нас, спиритуальных существ, имеются в распоряжении и другие средства коммуникации, поэтому мне удалось уловить смысл его слов.

В общем, он изложил следующее, правда, весьма резко: его ни в коей степени не интересует, что и где написано; за эти долгие годы написано столько всего, что можно найти достаточно написанных слов для всего, что хотелось бы доказать. Во всяком случае, в одной только Библии имеется, по меньшей мере, две истории Божественного Творения, а в других местах и того больше, если дать себе труд поискать, так какой же истории мы должны придерживаться, — спросил он [77], — и почему только четыре Евангелия, когда и Петр, и Никодим, и Яков, и Фома, и Филипп написали об этом прекрасные книги, которые людям стоило бы прочитать и цитировать, но их скрывают и держат в тайне от людей. А уж если речь зашла об этом, то он, Смерть, должен позволить себе вопрос, как относиться нам к тому, что написано у Маркиона из Синопа (один из великих гностиков II в. — Прим. пер. ) или у Бардесанеса из Эдессы [Бар Дайсан или Вардесан, (154–225), гностик, ближайший предшественник манихейства, автор многочисленных сочинений, среди которых сохранилась «Книга законов». — Прим. пер. ], или Макария Египетского [отец Церкви (301–391), под его именем известны сочинения «50 бесед», краткие изречения и др. — Прим. пер. ], Ефрема Сирина, или Посейдония Арамейского, или в том же «Апокрифоне» Иоанна (возможно, «Апокалипсис Святого Иоанна Богослова», отличный от канонической книги. — Прим. пер. ), или в «Кефалайи» Мани, или в «Поймандре» Гермеса Трисмегиста. Он, Смерть, мог бы продолжать этот перечень сколь угодно долго, если я того захочу, но я не захотел, поверил ему на слово, что он их все знает, я только хотел тем самым сэкономить время, чтобы он не вздумал читать наизусть все Священные Писания, написанные когда-либо людьми, а их великое множество, я не хочу их все даже называть.

Кроме того, — продолжил господин Смерть свою речь, — они все очень старались, когда писали о Боге и мире, смерти и Дьяволе, и всегда находили новые идеи, о которых в этом мире до того никто ничего не знал, и все удивлялись, пока определенные круги, о которых здесь и сейчас говорить не следует, не решили, что написанного уже достаточно. Ведь если каждый полагает, что он может взять из написанного то, что ему нравится, то те самые определенные круги оказываются в тяжелом положении, ибо они не могут ответить на вопросы по поводу написанного, которые сыпались на них отовсюду, поскольку они не знали даже, что это вообще было написано.