Андреас Шлипер - Трактат Сатаны. История Дьявола, рассказанная им самим

Здесь я должен признаться, что очень хорошо использовал страх людей, после того как понял, в чем тут дело. Страх представляет собой результат уравнения со многими известными: люди недовольны, так как их выгнали из Рая, они нетерпеливы, поскольку они узнали, что Смерть не оставит им времени спокойно ожидать возвращения в Рай, а результатом этого становится страх, что они упустят или потеряют что-то из того, чего они с трудом добились, обманывая или обворовывая других.

В моем алгоритме страх играет очень важную роль, во всяком случае, когда речь идет о действиях и поведении людей, так как вряд ли найдется другая такая приманка, чтобы эффективно управлять ими, подталкивая в нужном направлении, хотя первоначально меня поразили побочные явления страха. Я никак не ожидал, что реакция на страх непосредственно скажется на изменении частоты дыхания и потери контроля над мышцами; я, собственно говоря, хотел, чтобы люди взяли, наконец, инициативу в свои руки, а не только делали в штаны.

Однако со временем я научился использовать страх в правильно подобранных дозах, так как люди, если не испытывают страха, не будут контролировать и концентрировать свое вожделение, они с удовольствием будут отвергать достижения культуры, а их реакции не выйдут за пределы жалоб и причитаний. У людей есть страх перед всем — перед природой и самими собой, перед великим и малым, но, прежде всего, перед страданиями и смертью, лишь иногда его превозмогает алчность, и в этот момент люди забывают обо всем. Однако алчность, в конце концов, это тоже не что иное, как страх упустить что-либо или не попользоваться чем-то, прежде чем смерть предъявит свои права. А поскольку люди хотят помнить только прекрасные дни в Раю, а не то, что они сами виноваты в том, что их изгнали оттуда, они чувствуют себя свободными от любой ответственности и видят во мне источник всех их невзгод и всех страхов.

Постепенно я привык к тому, что люди взваливают на меня вину за все беды в этом мире, словно сами они к тому не причастны, хотя и они давно заметили, каким эффективным оружием может становиться страх, и не устают непрестанно применять это грозное оружие друг против друга. Все равно меня просто бесит, что люди, после всего того, что за эти долгие годы я сделал, используют меня, чтобы нагнать страху на других, и при этом придумывают картинки, которые вряд ли что-то может превзойти по своей мерзопакостности. Но ведь невозможно изображать Дьявола, равно как Бога и ангелов. Я говорю это неохотно, но в данном случае это явно не по плечу человеческому искусству, сколько бы они ни давали воли фантазии. Сначала меня, как и Бога, изображали стариком с длинными волосами и бородой, что справедливо только в том отношении, что поистине могущественным и мудрым можно стать только с возрастом. В людском понимании возраст может быть связан со страданием и слабостью, но разве не были за это время приобретены опыт и спокойствие, которые и есть кладезь могущества и мудрости? Против изображения меня пожилым мужчиной я, пожалуй, возразил бы, что они низвели меня до человеческого обличья, впрочем, жаловаться не буду.

Моя критика была все-таки откровенно недопонята людьми, поскольку в течение последовавших лет меня стали представлять в виде зверя с рогами на голове и козлиными ногами, покрытого волосами, хромого и с копытами; я был чудовищем, Левиафаном [88], из пасти которого вырывались искры, а из ноздрей валил дым, как из горячего горшка, я представал с торчащими изо рта клыками, с хвостом и птичьими когтями, с головой зверя и взъерошенными волосами, я был Дракон, Старый Змей, одним словом — зверь. Если же им не хватало смелости поместить в картину меня самого из страха перед моим могуществом, которое лишь в редких случаях можно отрицать, то на моем месте появлялась обезьяна, дескать, вот оно, вечное проклятие Дьявола, — он способен только обезьянничать, а сам творить не может.

Я еще преподам урок людям, разъяснив, как обстоят дела с моим творением и концом моих дней, ибо я ничего не забываю и не прощаю. А каких только животных не нарекали моими соратниками! Прежде всего пауков и мух, некоторые даже утверждали, что имя мое «Вельзевул» означает просто «Повелитель мух», так они хотели поиздеваться надо мной, дескать, могущество мое не распространяется дальше червяков и паразитов, хотя каждый знает, что я отгоняю мух от лика людей, если меня попросят об этом по всей форме, как это делали, например, Зевс Апомийос и Миагр в Аркадии, правда, исключительно по моему заданию.

Но это еще не все: меня считали Тарихеем, сыном Саваофа, врагом Небесного царства с ликом дикого кабана с торчащими клыками и вторым ликом — льва — сзади. Некоторые считают также, что я — Северный ветер, враг Солнца, что я терпеть не могу всякий свет, хотя имя мое Люцифер, Несущий свет. Но я же еще и лучник, преследующий людей и направляющий в них свои стрелы, эдакий Tetracolus — Четырехглазый стрелок. И в таком виде я, стало быть, гоняюсь за людьми, словно охотник за зайцами, но я‑то давно узнал, что люди первыми приходят ко мне, по собственной воле, и мне нет надобности прилагать для этого много усилий, чего я в любом случае делать не собираюсь, так как есть у меня дела поважней.

Потом меня изобразили в виде женщины, что сначала меня весьма обрадовало, ибо тем самым меня можно было бы воспринимать как существо с интеллектом. Однако, когда я более внимательно изучил изображения, изготовленные людьми, я был вынужден констатировать, что там была отражена только животная сущность, таящаяся в женщине, Княгине мира, — ее пороки и талант соблазнять, что в принципе соответствует истине, но показывает не все, на что способна женщина в ее лучшие моменты. Ибо истинная женщина соблазняет в первую очередь отнюдь не наготой своего тела, а мудростью своего ума. Насколько же недалеки мужчины, если им ничего иного не рисует воображение, кроме Лилит [89]которая была первой женой Адама, высасывавшей ночью кровь своего мужа, за что он ее и выгнал.

Но если люди в своей гордыне осознают себя подобием Бога, то тогда они не желают, чтобы я и мое творение постоянно напоминали им о том, что они не слишком-то сильно отличаются от животного, разве что научились отличать Добро от Зла. Животная натура, однако, неприятна людям, они не хотят признавать, что соки тела мощно толкают их к тому, чтобы соединить эти соки с соками других людей в бурный поток. Они не признают, что, в конечном счете, не могут все-таки противостоять совращению, даже если прилагают к тому массу усилий, наказывая себя голодом, жаждой и холодом. Даже бичевание по голой коже не дает результата, ведь часто оно воспринимается всего лишь как другая форма сладострастия, и, таким образом, истинный соблазн состоит в том, чтобы найти правильный путь к наслаждению соблазном, если уж от него нельзя избавиться.