Юрий Власов - Женевский счет

Разоблачение истинного характера империалистической войны (социал-патриотов и социал-пацифистов) — по-прежнему генеральная его задача. Он ничего не знает о событиях в Петрограде, когда повторяет привычный маршрут. Его еще не втянул водоворот событий: ни дня, ни минуты без мучительного напряжения и ощущения движения к краю пропасти. Все это еще впереди.

Для прогулок у него несколько маршрутов: есть самый дальний, есть средний, есть и короткий, когда очень занят или нездоровится. Сложились они сами по себе. Разумеется, бывают исключения, он пускается в совершенно непредсказуемые кружения по улицам, забредает в незнакомые парки, скверы, но это случается редко, когда вдруг на душе становится светло и радостно…

Все те же дома, перекрестки, те же деревья… все это ложится в сознание чисто, ровно. Он не знает, что это — в последний раз. В последний раз он идет по этому городу без тревоги забот — груза дел, которые надо непременно прокрутить, никто за тебя не сделает, а если сделает, то не так, и главное — без этой безмерной ответственности, несъемного гнета этой ответственности: никто не заменит, надо делать, каждый миг и час — делать. Выпасть из этого дела — равнозначно гибели, гибели всего, уже всего…

Все вместе это так спрессует остаток его жизни, раздвинутый при обычных условиях (судя по природной крепости и вообще здоровью) на весьма немалые годы, что вся эта растянутость лет уплотнится в какую-то огненную ограниченность временного пространства, а после — сразу провал в бездну, распад…

Пока он ничего этого не знает, даже не догадывается, но всей жизнью он приготовлен к тем событиям, которые берут разгон на Родине. Никто в целом свете не готов, как он. Ради этих событий он жил, единственно ради них. Такой поворот, а точнее, слом русской истории, — это счастье для него, это выше счастья! Он и не рассчитывал на такое!.. [57] В 70-х годах Молотов вспоминал: «Возьмите вы Ленина — у него каждая работа, каждая строчка — бомба под империализм. Это — главное в Ленине».

Общеизвестно, что Ленин считал невозможной революцию в России не только в ближайшее десятилетие, но и при своей жизни. Так что с дальновидностью и научным предвидением дела обстоят несколько иначе.

1 марта в 6 часов вечера генерал Иванов с батальоном георгиевцев прибывает в Вырицу (городок на реке Оредеж, за Вырицей рукой подать — и уже Царское Село, а там и Питер…). Очевидно, от офицера жандармской службы, размещавшейся тогда в каждом более или менее крупном железнодорожном пункте, Николай Иудович узнает о брожениях в частях царскосельского гарнизона.

Генерал опытен, Россия не в первый раз бунтует на его памяти. Он тут же распорядился прицепить к составу еще один паровоз, но с хвоста, чтобы иметь возможность сразу давать задний ход. В те же часы на станции Александрова уже выгружался первый из карательных полков — славный Тарутинский. Держись, революция! Пощекотят тебе ребрышки фронтовики! Чай, зажралась в тылу штатская вошь!..

Станция Александрова определена пунктом сосредоточения воинских частей, намеченных для усмирения.

В этот вечер полки Северного фронта, выделенные для восстановления императорской власти в столице, находились между Псковом и Лугой, а Западного фронта — между Минском и Полоцком. Для сбора всех сил и броска на мятежную столицу нужны шесть дней и ночей. История не представила их Романовым. Нет, обрывается двуглавое счастье России…

Поздно вечером, скорее ночью, Николай Иудович прибывает в Царское, отсюда рукой подать до Питера. Истомились, поди, георгиевцы: все дорога да дорога, а дела настоящего нет. На вокзале Иванову вручают телеграмму Алексеева. В данной телеграмме начальник штаба Верховного главнокомандующего сообщал Иванову о нормализации обстановки в столице «благодаря действиям Думы» и просил доложить государю императору: «Дело можно привести мирно к хорошему концу, который укрепит Россию».

«Укрепит Россию!» Генерал Алексеев свой выбор сделал: он с революцией. Самое время поставить пределы всевластию царей. А Думе нужна корона царя, то есть отречение.

Россия, народ, победа!..

Там же, на вокзале, Николаю Иудовичу передают приглашение Ее величества государыни императрицы срочно пожаловать во дворец. По возвращении с аудиенции Николаю Иудовичу и вручили ту телеграмму императора с отменой карательных мер против непокорной столицы.

Стонет двуглавый орел, из обоих клювов и множества ран хлещет жаркая кровь. Почти пять веков оберегал Россию и ныне смертельно подбит ею же, Россией! Вот-вот раздавят его миллионные сапоги и туфли великой славянской державы, поскольку почти все радовались крови и боли поверженного орла. Каждый норовил втоптать гордую птицу в грязь, не ведая, что это частица его самого издыхает здесь, под ногами.

И топтали, и топчут, и будут топтать, пока не поймут, что Родину поганить — клятвопреступление, измена Богу. И за то несут тяжкий крест боли и вечной нужды — в этом промысел Господень. И будет так, пока не наступит прозрение…

В личный вагон генерала Иванова проходят и представляются посланцу царя полковник Доманевский и подполковник Тилли.

«Честь имею представиться, ваше высокопревосходительство!..»

Оба офицера из Петрограда. Ну, как там, господа офицеры?! Что нового? Что Хабалов, Занкевич, Беляев, князь Голицын, Его императорское высочество великий князь Михаил? Что-то они все-таки предприняли?!..

Полковник вручает Николаю Иудовичу письмо генерала Занкевича.

Начальник Генерального штаба советует не вступать в конфликт с Думой, лично для императора Николая дело проиграно, но Дума может спасти монархию, имеется надежда.

И впрямь, еще хлещет кровь из двуглавого орла. Значит, и жива еще двуглавая Россия, не пала в грязных прибаутках, частушках и пожарах усадеб — великих дворянских гнезд… Еще не везде сорваны и сожжены портреты царствующего императора, еще огромная армия не изменила присяге…

Александр Сергеевич Лукомский так излагает историю «георгиевского вояжа» генерала Иванова.

«По прибытии в Царское Село генерал Иванов, вместо того чтобы сейчас же высадить батальон и начать действовать решительно, приказал батальону не высаживаться, а послал за начальником гарнизона и комендантом города.

В местных частях войск уже начиналось брожение и образовались комитеты; но серьезных выступлений еще не было. Кроме того, некоторые части, как конвой Его величества, так и собственный Его величества пехотный полк, были еще, в массе своей, верными присяге.

Слух о прибытии эшелона войск с фронта вызвал в революционно настроенных частях смущение; никто не знал — что направляется еще за этим эшелоном…