Константин Михаленко - Небо стоит верности

— А ну давай, гады!

Становлюсь рядом. В левой руке пистолет, в правой граната.

— Давай!

Танк останавливается. Медленно поворачивается хобот пушки. Выстрела мы не слышим — только свист снаряда и оглушительный взрыв позади. Мы падаем в снег. Танк посылает еще три снаряда и, пятясь, ползет в деревню, рядом с которой нам нужно осмотреть площадку. Мы поднимаемся, выходим на дорогу и припускаемся изо всех сил обратно.

Близкие разрывы опять швыряют нас в снег. Немцы бьют долго. Так долго, что мы уже смогли побороть первоначальный страх. Короткими перебежками уходим из зоны обстрела.

— Еще вчера деревня была ничейной, — сокрушаясь, говорит полковник. — Что же, рискнем — будем принимать самолеты опять здесь.

Нам повезло. В эту же ночь на маленькую площадку для наших самолетов сел ТБ-3 [5] ТБ-3 — тяжелый четырехмоторный бомбардировщик. . Заблудился, не нашел корпус Белова.

Самолет загружен медикаментами и продовольствием. Командир решает оставить груз здесь и взять раненых.

В самолете тесно, тяжелый запах йода.

Подходим к линии фронта. Стрелки отбиваются, трещат пулеметы. Неприятно чувствовать себя пассажиром, когда экипаж ведет бой. Пробираемся в кабину пилотов: может, чем-нибудь пригодимся, может, поможем?

Но самолет уже катится по заснеженному аэродрому: прилетели!

Действительно, мир тесен. Через много лет после описываемых событий наш экипаж в ожидании погоды коротал зимний вечер в арктическом порту. Кто-то рассказал одну историю из своей жизни, кто-то другую, и пошли воспоминания, одно другого занятней. Вспомнил и я, как выбирался из партизанского края. Вспомнил и рассказал. Мой механик Володя Белявский — мы летали с ним уже не один год — вдруг воскликнул:

— Послушай, командир, а ведь бортмехаником на том ТБ-3 был я! Запомнился мне этот случай тоже.

— Вот так встреча! — обрадовался я. — Здравствуй, Володя! И прими еще раз благодарность от спасенного!

И мы крепко обнялись.

Вскоре мы с Лыгой добрались в полк. Я получил новый самолет и вновь стал летать. Но тот урок остался на всю жизнь. И потом всякий раз перед любым взлетом, перед любым полетом, каким бы простым он ни казался, я тщательно готовился. А иначе нельзя. Авиация не терпит самоуверенности. Только поняв это, можно стать летчиком. Настоящим летчиком.

Каждую ночь полк улетает на боевое задание — и каждый раз в новый район действия. Два дня назад летали под Вязьму, вчера под Спас-Деменск, сегодня бомбим укрепления противника в районе Ржева. Каждый понимает, что район боевых действий такой большой отнюдь не потому, что наш полк обладает какой-то исключительной боеспособностью.

Чтобы сократить время, необходимое для полета к цели и обратно, подбираем полевые площадки ближе к линии фронта, ближе к предполагаемой цели и перелетаем на них днем. Эти площадки получили у нас название аэродромов подскока. И хотя все здесь временно — площадка служит одну-две ночи, — готовим их солидно. Мы уже знаем возможности воздушного противника, и теперь маскировке аэродрома и самолетов придается особое значение. Вместе с нами к аэродрому подскока тянется команда ложного аэродрома, спешит автомашина с зенитным прожектором, зенитчики. Правда, их немного — два орудия. Но все же это защита и охрана нашего аэродрома.

На нашем старте всего два фонаря «летучая мышь». Но летчики уже привыкли к этому и уверенно находят свой аэродром. Порой сам удивляешься, каким чутьем, каким дополнительным зрением находишь в кромешной тьме эти едва мерцающие огоньки старта! Зато рядом, в десяти — двенадцати километрах, сияет «настоящий» старт с электрическим освещением! Его часто бомбят вражеские самолеты, но «аэродром» продолжает работать. И тоже приходится удивляться, когда команда ложного аэродрома успевает приводить его в порядок, — бомбят-то каждую ночь! А вся команда ложного аэродрома состоит из сержанта, двух солдат-ополченцев и шофера старенького «газика».

Этой ночью мы бомбили железнодорожную станцию южнее Ржева. Второй вылет назначен на окраину города, где, по данным разведки, группируется бронетанковая часть противника.

Вылет обычный. Выход на цель, освещение ее осветительной бомбой и атака. Все как обычно, но… сильный удар в мотор, и тут же появляется тряска, которая от мотора передается на весь самолет. Вибрирует перед глазами приборная доска, пляшут стрелки приборов. Долго ли выдержит эту нагрузку мотор? Не знаю…

— Сколько до линии фронта? — спрашиваю у штурмана. Сегодня со мной Коля Кисляков.

— Все те же восемнадцать. Хочешь меньше?

— Хочу.

— Сидел бы дома на печке.

— Коля, я серьезно. Неужели не чувствуешь, как трясет мотор?

— Чувствую. А язвлю для твоего успокоения. Линия фронта уже близко.

— Ну спасибо, утешил. Развалится мотор, где будем садиться?

— Ты летчик, тебе виднее.

— А ты штурман. Мог бы тоже шевельнуть мозгой.

— Шевелю. Проходим линию фронта. Легче?

— Совсем легко. Будем падать, то хоть к своим. Приготовь ракеты. Подсветишь.

— Все приготовил, не волнуйся. Интересно, куда нам снаряд угодил? Наверно, в винт?

— Узнаешь — легче станет?

Со стороны может показаться, что мы заняты пустой болтовней. Но я знаю, что Коля, так же как я, старается во тьме разглядеть какую-нибудь площадку, пригодную для посадки. А то, что она может потребоваться в любую секунду, не вызывает сомнения, — израненный мотор тянет из последних сил.

А внизу лес… Эх, увидеть бы какое-либо поле, лужайку! Но нет, внизу только лес, лес кругом…

Сколько мы так летим? Мне кажется, вечность… Долго выдержит мотор эту нагрузку? Никто не знает.

Но вот впереди видны огоньки старта.

— Ура! Дотянули! — кричит Коля.

И будто в насмешку над нами, слышен последний всхлип мотора и… тишина! Только свист ветра в расчалках крыльев, и самолет, уподобившись планеру, начинает непроизвольное снижение. Он управляем, но только в снижении, только вниз, к земле!.. И бесполезны теперь все ручки, все секторы управления двигателем. Ничто не заставит его заработать.

Я прикидываю расстояние до старта, понимаю, что по прямой мы дотянем, но развернуться, построить заход вдоль старта и зайти на посадку не хватит высоты. Направляю самолет прямо поперек старта.

— Коля! Ракету!

Слышен выстрел. В тусклом багровом свете ракеты мне уже видно поле аэродрома, самолеты на нем. Но гаснет ракета, и впереди только темнота да тот же свист ветра.

— Коля, ракету!

Теперь Николай стреляет как только может быстро. Мертвенный свет белых ракет освещает землю. Я вижу впереди дорогу, рядом с ней столбы и провода. Ныряю под них. А со старта нам навстречу взвивается красная ракета. Это в любом варианте запрещение посадки. И я понимаю того, кто дал нам эту ракету, — самолет заходит поперек старта, он создает угрозу для других машин, и я вижу их. Отворачиваю от одного, второго.