Виктор Андрющенко - В огне и тишине

— А ну давай, Сеня, поднатужься. Волоки сюда эту каменюку да вали ее в колодец.

— Это зачем же? — краснея от натуги и подтаскивая каток к срубу, надсадно прохрипел Семен.

— А чтобы полицай не всплыл. Да и если станут искать его — не сразу бы нашли.

Покончив с этими делами, Сергей отозвал в сторону Клаву, чем кровно обидел Семена. Приблизил, что называется, глаза к глазам. У Клавы глаза заслезились, но она не сморгнула.

— Запомни, Клава, где бы и с кем бы ты меня ни увидела — ты меня не знаешь. Поняла? — Она сглотнула и мигнула. — Теперь: если доберешься до Балаклавы — нет, я тебя не заставляю, если придется, — найди в порту листригона. Ну, рыбака. Высокий, светловолосый, веселый, любит девушек затрагивать. Повертись около его шаланды. Если затронет, скажи: «Нет, ты не листригон. А такие мне не нужны». Запомни! Повтори! Так. Он тебя потом найдет. Скажешь: «Сестренка дома. И оба братишки с ней. Напиши. Очень ждет». Повтори! Не забудь! И сразу исчезай из Балаклавы к забудь того парня.

— Да что ты все: забудь да забудь!

— Так надо. Верь.

Вернувшись с Клавой к надутому Семену, резко приказал, именно приказал:

— А теперь бегом марш через пески прямо на Тимоши! Напрямик. Что есть духу. А я тут овражком выйду на акмонайские окопы. Ну, давай, ребята. Спасибо за ласку, а не свидимся — не поминайте лихом.

Клавдия как-то непроизвольно качнулась к нему, но Семен схватил ее за руку и действительно во весь дух поволок в поросшие прошлогодним полынком солончаковые, размокшие от нудных зимних дождей пески. Сергей, не теряя времени, заковылял, оскальзываясь, вниз по оврагу. Перед вечером он уже, охая и лениво отругиваясь от подталкивающего его полицая, шлепал по грязи с толпой усталых, обессиленных людей в «цивильный» лагерь на отдых. Есть дали сырую свеклу. Переговаривались, будто повариха то ли сбежала, то ли ее посадили в полицию.

…Дня через два, на час забывшись от изматывающей боли в ноге, очнулся оттого, что кто-то по-собачьи скреб его по боку. Сергей застонал, с трудом повернулся. Кто-то неразличимый в темноте задышал ему в ухо:

— Это я, Серега. Семен. Клавка велела к тебе. Говорит: один ты пропадешь. Опора, говорит, нужна. Ну вот я и того…

Сергей нащупал Семенову руку, с чувством пожал:

— А как же сеструха?

— Не сомневайся. Она аж в Биюк-сирень подалась. Говорит, там у нее подруга. Да ты за нее не думай. Она бой-баба.

— Бой-то бой, да там и немцы, и бродячие банды.

— Это ты верно. А чего ж делать-то?

Рядом заворочался работяга, простонал:

— Да вы дадите хоть отдохнуть, изверги. То немцы, то полицаи. А тут еще и вы.

Дружки примолкли.

— А ты как сюда пробрался? — немного погодя спросил Сергей.

— Да чего тут пробираться. Кругом проволока. На воротах два полицая и немец с лычками. Возле пулемета. И вся тебе охрана. Я с той стороны песок подрыл и пролез под проволокой. И вся хитрость.

— Это с какой же с той стороны? — вдруг явственным шепотом вмешался сосед.

Сергей напрягся. Семен затих.

— Слышь, паря? — Сосед явно придвинулся вплотную. — С какой, говорю, стороны под колючкой пролезть можно?

Сергей почувствовал, что Семен, весь напружинившись, начал приподниматься. Протянул руку, успокоительно погладил его по плечу. Тот расслабился, снова лег.

— А тебе что, к бабе сбегать? — полусонно прошептал Сергей.

— Да пошел ты… — шепотом огрызнулся сосед. — Это после сырого-то буряка к бабе? Спрашиваю, стало быть, думка есть.

— Ну, думка, она и у индюка есть. Да что-то дальше супа она его не доводит…

— Не доверяете? — зашептал сосед. — Ну что ж. И то верно. А только вы от меня никуда не подавайтесь. Днем, на работах, может, доверчивее станем.

Семен зашептал в самое ухо:

— Я его, дохляка, одной рукой…

— Тихо. Отдыхай. Утром увидим.

— Дождешься: утром он полицаям или самому фрицу стукнет. Не видишь разве: стукач же.

Сосед все-таки что-то расслышал:

— Ребята, не горячитесь. Сам откроюсь, а там решайте. Я из военного лагеря сюда перебрался. Оттуда впрямую не сбежишь. Собаки, автоматчики. Ночью — прожектор. Не застрелят, так овчарки загрызут. А тут вроде бы попроще. Два дня назад один ваш работяга копыта откинул. Ну я тихонько в его робу переоделся и с вашей шарашкой сюда перебрался. Да моряк я, поняли, моряк. А моряк не продаст.

Все трое лежали молча. Наконец Сергей шевельнулся:

— Если моряк, то с какого корабля?

— Да с сейнера я. С БЧС семьсот шестого. Тут, под Эльтигеном, на донышке лежит. А я ровики противотанковые рою для фрицевской обороны. Все ясно?

Сергей усмехнулся:

— У матросов нет вопросов! Только так дело не пойдет, дорогой братишка. Знаешь ведь правило: за один побег каждого двадцатого расстреливают, а за два — каждого десятого. Выходит, ты — хороший, ты — драгоценный, ты убежишь. А за это сотня, а то и полторы нипричемных людей будут валяться посреди солончаков, ворон кормить. Умный морячок! Геройский! Может, там, у своих, еще и медаль себе потребуешь. «За отвагу».

В темноте на Сергея навалилось тяжелое, потное тело.

— Ты… штатская… Ты мою морскую честь не тронь! Если б мне левую руку не покалечило, я б тут не валялся, понял? — Моряк в темноте сунул в лицо Сергею что-то зловонное, жесткое, укутанное, видимо, в тряпки. Тот понял: раненая рука. Осторожно, но решительно отвел ее:

— Не хвались. Могу и тебе такой же паспорт предъявить.

Рядом возбужденно пыхтел Семен:

— Чего он, а? Чего? Дай я его…

— Тихо, Сеня. Все нормально. Тихо.

…Утром они встали разом. Всюду ходили неразлучно. Настороженно присматривались друг к другу. После обеда Сергей таскал носилки с грунтом — было трудно, потому что новый знакомый держал только одну ручку, и Сергею приходилось напрягаться, чтобы удерживать ношу горизонтально. Возвращаясь с пустыми носилками, Сергей, не оборачиваясь, сказал идущему следом моряку:

— Вот что, Ваня…

— Ты откуда имя узнал?

— Чудак. У тебя ж татуировка на пальцах.

— И верно. Вот черт! Был же дураком…

— Не переживай, Ваня. Ты и сейчас не поумнел.

Матрос дернул носилки.

Сергей прикрикнул:

— Не останавливайся. А не поумнел потому, что, не видя и не зная, с кем имеешь дело, первым попавшимся лагерникам весь наизнанку вывернулся.

— Ну, не первым попавшимся, — виновато забормотал матрос. — Я ж все-таки слышал, о чем вы говорили…

— Не ври. Что ты слышал? Так, с пятого на десятое.

Матрос молчал.

— Вот видишь. А вот я или, скажем, мой дружок пойдет сейчас и доложит капо о тебе, о твоих настроениях и все прочее.

Матрос неожиданно рассмеялся:

— Не-е. Ты не пойдешь. Я к тебе уже присмотрелся. Да и дружок твой не пойдет. Хоть он, видать, горячий мужик…

— В общем, слушай меня, Ваня. То, что ты задумал, неверно. Не перебивай! Надо так сделать, чтобы и немцев перебить, и весь лагерь разбежался.