Виктор Андрющенко - В огне и тишине

Надсмотрщики развели по объектам. Сергей прыгнул в котлован, начал выкладывать из кирпича фундамент. Минут через десять Семен приволок на своих салазках с полсотни кирпичей.

— Да ты меня на весь день обеспечил!

— Нича. Это чтоб дольше побалакать можно было. Ну, говори! Не томи. Соврал?

— Нет, Сеня, правда. Возле той разваленной будки… Ну там, возле пирса… Ты, пожалуй, и не приметил ее…

— Все я приметил. Хватит меня за дурака считать. Я уже сколько раз примеривался там схорониться на обратном пути вечером, а ночью деру дать.

— Ну, что ж, мысль смелая, хоть и глупая.

— Да ладно. Ты дюже умный. Дело говори.

— Так вот сейчас, когда мы шли, из тех развалин Клавдия знаки подавала.

— Да врешь?!

— А я, чтоб она поняла: мол, вижу, не высовывайся, — стал хромать и на одной ноге скакать. Она и поняла. А ты прицепился.

Семен задумался. Высыпал из карманов пригоршню окурков. Аккуратно развернул их, ссыпал табак в горсть и, оторвав от какой-то бумажки косую полоску, соорудил громадную козью ножку. Поднялся, сходил к капо, прикурил, вернулся, сел, свесив ноги в котлован.

— Что ж дальше? — Не спросил, выдохнул.

— Потерпи. Придумаем, Сеня.

— Ладно, Только вы с Иваном больше не шепчитесь. Я ведь только так храплю, а все слышу. И, между прочим, побольше вашего у капо выведал. Они, понимаешь, хотят русских, наших то есть, заманить. Сдать им Акмонайские высоты, пропустить мимо, а потом ударить с тыла, и, мол, русским капут. А ты стараешься, доты им выкладываешь, вроде мастерством хвалишься.

— Хвалюсь, Сеня, хвалюсь. Смотри: я ж ямку в котловане не засыпаю, а быстренько в один кирпич закладываю. Потом на него — бетонный бункер. Сверху хламу, маскировки навалим и… дот готов. А чуть пулемет да патроны сюда втащат, кирпичики-то и провалятся. Бункер осядет, и могилка готова: только взрывать — иначе не выбраться. А они ж себя не станут взрывать.

Семен подумал, похмурился. Расплылся в улыбке:

— А ты — голова! Я думал, ты так, балаболка. Ладно, давай, старайся. Я тебя кирпичом обеспечу. А как же с Клавкой? Ее-то, дуру, не сцапают?

— Не думаю. Она, по-моему, зря не рискнет.

Вечером на обратном пути из-за развалин навстречу колонне вылезла какая-то грязная, кособокая оборванка с таким же грязным узелком. Подковыляла к солдату-конвоиру, раскрыла узелок, достала серую вареную картошку, принялась объяснять на странном, бывшем тогда в ходу наречии:

— Ку-шать! Ам-ам! Есен. Ням-ням!

Солдат брезгливо поддел узелок дулом автомата и швырнул его в толпу. Картошка рассыпалась. Лагерники, не останавливаясь, старались подхватить хоть одну картофелину и тут же вместе с кожурой отправляли в рот. Досталось по картофелине Сергею и Семену. Семен сразу запихнул в рот всю картофелину, а сам, вытаращившись, не спускал глаз с оборванки. Наконец, узнал. И лицо его преобразилось. Нарушая порядок, заорал:

— Бабуся, приноси еще картопельки. А то обрыдла одинаковая еда.

— Завтра, детки, завтра утречком принесу, — деланно старушечьим голосом прокричала Клавдия.

Вечером Семен был возбужден. Еле вдвоем утихомирили. Наутро у развалин ждала уже толпа женщин — человек десять.

— Молодец, Клава! Соображает.

— А ты думал! — с гордостью за сестру откликнулся Семен.

Женщины смело двинулись к колонне. Но охранники подняли автоматы: «Хальт! Цурюк!» Женщины протягивали узелки. Старший охранник что-то прокаркал. Конвоиры заржали. И старший весело прокричал женщинам:

— Ком! Ком! Давай-давай! Кушай, мамка! — и приглашающе мотнул стволом автомата в сторону колонны.

Женщины поняли это как разрешение приблизиться к лагерникам. Они бросились к мужчинам, на ходу развязывая узелки, вытаскивая оттуда и не глядя раздавая направо и налево вареную картошку, соленые огурцы, лепешки из отрубей и кукурузы. Клава сразу пробилась к Семену и Сергею. Ямочки на ее нарочито замурованных щеках прямо-таки лучились радостью.

— Я тут близко устроилась. Как вернулась из Балаклавы, так и устроилась. — Она быстро и остро глянула на Сергея. — Видела. Говорила. Сказал: «Ну что ж, ищи листригонов, а я — мирный рыбак. А семье напишу». Веселый такой.

Сергей чуть не подпрыгнул от радости. Он хотел расцеловать Клаву, но… побоялся кулаков Семена. Зато с такой благодарностью посмотрел на нее, что та все поняла и затараторила:

— Вернулась. Туда-сюда ткнулась. Ну и устроилась. На Приморской. Тут мастерская. Стираем и ремонтируем немецкое обмундирование. И какое-то непонятное: вроде русское и не русское.

— Власовское, — буркнул Семен, хрустя соленым огурцом. — Да ты-то как сюда попала? Как ты женщин собрала? Кто они?

— Да это все нашенские. Вместе в мастерской работаем. И все в основном из Старого Крыма. Там бандиты русских убивают. Ну, кто смог — убежал. Говорят, немцы, не останавливаясь, на машинах все к Севастополю сбегаются. Слыхать, наши Перекоп прорвали и под Керчью сбили немцев с позиций. Вот они и побежали. А позади татарские банды зверствуют.

— Я ж тебе говорил, — толкнул Сергей Семена.

— Говорил, говорил. Ну и что из этого?

— А то, что дураков из РОА надо сагитировать повернуть пулеметы против эсэсовцев, перебить эту мразь и взять под защиту мирное население от озверевших бандитов.

— Ой, правильно ж, Сережа, — Клава по-детски погладила его по руке.

И тут поднялся непонятный шум, женские крики, немецкие лающие команды. Тишину вспорола автоматная очередь. Клава прижалась к Семену, испуганно переводя взгляд то на Сергея, то на суматоху, поднятую около колонны.

— Ах, гады. Ну, гады. Ты понял? Пустили женщин с узелками, а теперь из колонны не выпускают. «Аллес арбайтен!» Все, мол, будете работать.

— Та шо ж мы, скотина безвольная, — вдруг заорал Семен. — Да их же всего восемь вонючих фрицев. А нас сотни полторы! А ну, братва, та глуши их чем попало!

Колонна нерешительно заколебалась. Семен нагнулся, поднял половину кирпича и запустил в ближайшего охранника. Удар оказался на редкость точным: по шее между каской и плечами. Конвоир рухнул. Сергей в несколько прыжков подскочил к упавшему, вырвал у него автомат и тут же, прикрываясь телом врага, залег, короткой очередью срезал еще двух охранников.

Остальные бросились к развалинам и, укрывшись за ними, открыли ураганную стрельбу по колонне.

Начались вопли, давка, паника. Кричали женщины и раненые. Вдруг с той стороны бухты заохал «эрликон». Трассирующие красные и зеленые снаряды чертили хорошо видимые даже днем четкие и частые линии от артиллерийских позиций до развалин, за которыми укрылись конвоиры.

Сергей закричал:

— Ложись! Все ложись!

Команду подхватили. Сергей успел заметить, что Семен уже выпростал автомат у второго убитого конвойного и, прервав огонь по развалинам, тоже заорал своим трубным голосищем: