Чекисты на скамье подсудимых. Сборник статей

Та же логика прослеживается и в другом следственном деле, в котором были использованы «вымогательства ложных показаний от задержанных» — деле молодежной фашистской организации. На своем последнем допросе от 15 декабря 1938 г. Широкий признал, что он сделал вывод о существовании этой организации в МАССР на основании того, что она «была вскрыта» в Одессе, Киеве и других городах.

Видно также, что в МАССР «система лимитов» работала по следующей схеме: Широкий, по показаниям Чичкало, сначала «арестует, добьется сознания, а потом уже берут санкцию, такой-то сознался в своих преступлениях, и Киев не мог не дать санкции». Однако Широкий и его подчиненные шли уже по проторенной дороге: так, Леплевский, побывав с визитом в Тирасполе в феврале 1938 г., потребовал от наркома внутренних дел МАССР Лютого, чтобы тот перевыполнил план лимитов на 3000 человек. Следует также заметить, что методы нажима и физического воздействия в МАССР были широко задействованы уже за год до назначения Широкого. Тогда насилие применялось по отношению к руководящим советским и партийным работникам, таким как Борисов-Старый, Воронович, Голуб и др. На этот счет имеются сведения из других следственных дел, а также из протоколов «Комиссии Молдавской ССР по пересмотру уголовных дел осужденных за контрреволюционные преступления», работавшей после смерти Сталина, в 1954–1955 гг. Согласно этим данным, в начале 1938 г. Леплевский присутствовал на допросах в Тирасполе и через своего личного помощника показал, как добиваться показаний [1910]. То есть Широкий, с одной стороны, унаследовал систему всеобщего насилия в НКВД МАССР от предыдущих наркомов, с другой стороны, он привнес свой собственный опыт профессионального чекиста, добытый в течение 12 лет службы в органах. Поэтому он старался, с одной стороны, примерно исполнять свой долг, а с другой — принял несколько мер предосторожности. Например, он лично добился нужных показаний от некоторых заключенных, но не подписывал протоколы этих допросов, а приказывал сделать это своим подчиненным — Мягкову, Малышеву и другим.

Дела на бывших сотрудников НКВД МАССР также дают возможность почувствовать атмосферу, царившую среди сотрудников советской политической полиции во время Большого террора. Из показаний Чичкало следует, что атмосфера всеобщего подозрения и недоверия к близким или знакомым людям эффективно воздействовала на сотрудников НКВД, убеждала их в том, что они делают «правое и нужное дело». Тех, кто не выполнял приказы и не получал требуемое количество признаний, считали слабыми, зато «передовики» террора служили примером для подражания.

В заключение следует констатировать, что по-прежнему не вполне ясно, как происходила селекция «козлов отпущения» среди сотрудников НКВД. Например, почему Лютый, при котором система террора в МАССР была усовершенствована до уровня «стандартов» массовых операций, отделался мягким приговором по сравнению с Широким, которого явно приговорили бы к расстрелу, если бы он не совершил самоубийство.

Я выполнял указания ЦК партии Грузии и Москвы, а также и наркома ГССР, и, как говорится, какова была музыка, таков был и танец.

С.С. Давлианидзе — бывш. зам. нач. СП О НКВД Груз. ССР

Я, как и все, находился под мнимым психозом борьбы с контрреволюцией. Теперь я, конечно, на все смотрю другими глазами. Все специальные пособия и литература, газеты и статьи шумели о контрреволюции и тем самым делали из нас послушных автоматов.

С. С. Давлианидзе

[П]олучилось для меня и для всех опер, работников страшное положение. В 1937 году руководство НКВД обязало, как нам сказали, по указанию высших органов избивать арестованных, уклонение от этого рассматривалось как вражеская к.-р. работа, а спустя много лет за выполнение этого же предписания обвиняешься также в к.-р. преступлений.

А. С. Хазан — бывш. нач. 1-го отделения СПО НКВД Груз. ССР

В новейших исследованиях по советской истории звучат призывы творчески применять выводы, содержащиеся в обширной литературе о преступлениях национал-социализма в Германии, для изучения схожих массовых преступлений сталинизма в СССР. Масштабы репрессий, совершенных обоими режимами, ставят фундаментальные вопросы об особенностях человеческой натуры и о том, как и при каких обстоятельствах люди могут быть склонны вести себя столь бесчеловечно. Как и в ранних исследованиях Холокоста и Нюрнбергских судов, основное внимание в изучении Сталинского террора обращено к роли Сталина и высшего руководства страны, и имеется тенденция рассматривать руководителей среднего звена, чьими руками в действительности вершился террор, либо как «простых винтиков в сталинской машине», либо как садистов и психопатов, чья склонность к уголовщине проявилась в соответствующих условиях. Без сомнения, приказы, поступавшие сверху, играли центральную роль в репрессиях, а среди следователей советских карательных органов имелись садисты. Однако подобный подход обходит стороной более интересную проблему того, как «обычные люди» становились карателями, а также каким образом следователи карательных органов «вписываются» в сталинское общество и являются воплощением этого общества.

Обширные фонды бывшего архива КГБ Грузинской ССР [1911], содержащие материалы судебных процессов над сотрудниками НКВД Грузинской ССР, которые прошли в Тбилиси в период «десталинизации», последовавшей после XX съезда партии в 1956 г., дают возможность исследовать карьеру, мотивации и взгляды чекистов с тем, чтобы «изменить перспективу исследования» с целью «создания дифференцированного образа сотрудников карательных органов СССР» [1912]. Как следует из новаторских исследований Петера Лонгериха (Peter Longerich), значительное число свидетельских показаний, комментариев, апелляций и личных заявлений, хранящихся в этих фондах, позволяет исследовать взаимоотношения личности и государства, изучить влияние таких факторов, как предрасположенность и обстоятельства, идеология и рациональность, а также и то, как эти факторы взаимодействовали и взаимно усиливали друг друга [1913]. По словам Линн Виолы, важно выяснить на микроуровне «экосистему насилия», тот контекст, в котором «обычные люди» становились карателями, ту роль, которую совпадение определенных обстоятельств, культуры и идеологии играет в инициировании и экспансии насилия, а также то, как личные мотивы могут определять действия людей [1914]. Например, важными предпосылками могли послужить тот опыт насилия, который будущие сталинские каратели получили в период мировой войны, революций и гражданской войны, особенности их личной психологии и понимания законности, ведомственная среда и давление со стороны сослуживцев, расширение их полномочий и приказы, поступавшие от начальства, массовая психология и идеология, которые режим насаждал в обществе (или официальный дискурс), а также наличие альтернативных дискурсов или норм.