Чекисты на скамье подсудимых. Сборник статей

Его версия событий перекладывала ответственность за создание ׳условий для «нарушения революционной законности» в Умани на вышестоящее руководство и его представителя — Томина. Большинство свидетелей подтвердили его показания. Тем не менее, несмотря на детальность и четкость версии событий в изложении Борисова, она не раскрывает всей истории. Вновь необходимо расширить рамки повествования, на сей раз привнеся в него показания ряда ключевых свидетелей. В этом случае станет очевидно, что «местные художества» в сочетании с приказами сверху привели в Умани к созданию ужасных обстоятельств осуществления массовых репрессий.

Как во время досудебного разбирательства, так и в своих показаниях на суде свидетели признавали широкое распространение нарушений в работе Уманского РО НКВД. Тем не менее, свидетели из числа следователей НКВД, как правило, отрицали свою собственную причастность к этим нарушениям. Многие представили дополнительные свидетельства в поддержку заявлений Борисова о том, что областное УНКВД создало условия для нарушений. Отдельные чекисты дали свидетельские показания о «художествах», творившихся в комнате № 21. Зато свидетельства по вопросу разграбления имущества во время расстрелов вылились в споры, обвинения в давлении на свидетелей и ложь. Возможно, самые нелицеприятные показания касались разложения расстрельной команды. Именно в этих показаниях можно увидеть, каким образом приказы, поступавшие сверху, соотносились с настроениями сотрудников местного РО НКВД.

Парторг Уманского РО НКВД Данилов (родился в 1906 г.) в 1937 г. работал оперуполномоченным в Умани. Он представил некоторые из наиболее убедительных доказательств ключевой роли сотрудников областного УНКВД в «установлении параметров» террора в Умани. Именно Данилов дал показания о том, как Бабич изменил «тон» в практике Уманского РО НКВД [179] ПСЗ (31 января — 6 февраля 1941 г.). Т. 6. Л. 313–313 об. . Данилов также представил важные свидетельства, подтверждавшие показания Борисова о роли Рейхмана. Во время третьего судебного процесса Данилов заявил: «На оперативном совещании Рейхман на меня кричал за то, что я либеральничаю с арестованными […] тогда же от Рейхмана попало и Борисову тоже. Рейхман меня довел до плача, он меня ругал и угрожал, говоря, что надо будет ко мне присмотреться, и я вынужден был ему пообещать, что изменю методы своей работы» [180] ПСЗ (31 января — 6 февраля 1941 г.). Т. 6. Л. 311. .

По словам Данилова, после этого совещания стало ясно, что «Томин начал задавать тон в работе» [181] ПСЗ (31 января — 6 февраля 1941 г.). Т. 6. Л. 311. Следователь М.И. Белов показал на суде, что существовало общее мнение о том, что Томин не подчинялся Борисову и что при разногласии их мнений все следовали указаниям Томина. См. ПСЗ (5-10 мая 1940 г.). Т. 6. Л. 116–117. . Данилов также утверждал, что положение в областном УНКВД было «еще хуже», чем в Умани, и главное, что была «прямая установка» из областного УНКВД бить арестованных [182] ПСЗ (31 января — 6 февраля 1941 г.). Т. 6. Л. 312. . Он припомнил, что сам Борисов не давал указаний применять пытки, «шепотом говорил, что надо позвонить в Киев в УНКВД и получить санкцию» [183] ПСЗ (31 января — 6 февраля 1941 г.). Т. 6. Л. 312. . Наконец, этот сотрудник решительно свидетельствовал, что Борисов был против применения силы в добывании показаний, но находился под сильным давлением Шарова и Рейхмана [184] ПСЗ (31 января-6 февраля 1941 г.). Т. 6. Л. 311–312. .

Данилов утверждал, что он никогда не был в комнате № 21, но от других следователей слышал о ее существовании и избиениях в ней [185] ПСЗ (31 января — 6 февраля 1941 г.). Т. 6. Л. 311. . Периодически он присутствовал на расстрелах. Он припомнил переполох в кабинете Борисова, когда они узнали, что жена члена расстрельной команды Кравченко продает на базаре одежду расстрелянных. Позже, когда он говорил об этом с Борисовым, тот сказал, что «якобы имеется какая-то договоренность с областью», что лучше пусть члены расстрельной команды берут вещи себе, «чем чтобы все это шло в землю», мотивируя это решение тем, что работа у них «очень адская». Данилов также вспомнил, что Абрамович и другие исполнители расстрельных приговоров жаловались на плохое поведение Щербины и его ссоры с Абрамовичем. В целом, однако, Данилов не мог сказать ничего отрицательного об Абрамовиче и утверждал, что никогда не видел его пьяным [186] ПСЗ (5-10 мая 1940 г.). Т. 6. Л. 113–115. .

Другой свидетель, Борис Наумович Нейман, по большей части подтвердил то, что Данилов сказал о Борисове, но имел совершенно другое мнение об Абрамовиче. Родившийся в 1907 г., Нейман работал в Уманском РО НКВД с середины октября до конца декабря 1937 г., а затем с 13 марта 1938 г. и до конца апреля 1939 г. Ранее он занимал должность следователя транспортной прокуратуры станции Христиновка. Его работа в Умани состояла в том, чтобы писать обвинительные заключения и подшивать дела [187] ПСЗ (5-10 мая 1940 г.). Т. 6. Л. 124–128. .

Нейман заявил суду, что он слышал от других сотрудников НКВД, что ответственность за организацию комнаты № 21 несет Шаров. Более того, работники областного УНКВД Роголь, Шарбурин и Рейхман посещали «лабораторию» и были хорошо осведомлены о том, что там происходит [188] Биографию Марка Павловича Роголя (1905–1941) см.: Кто руководил НКВД, 1934–1941. С. 363–364. Роголь в августе 1937 г. — апреле 1938 г. — начальник 3-го отдела УГБ УНКВД по Киевской области. Шарабурин в 1937 г. — апреле 1938 г. — помощник начальник 3-го отдела УГБ УНКВД по Киевской области. . Нейман также утверждал, что ему «приходилось лично слышать категорическое запрещение Борисова бить арестованных» [189] ПСЗ (5-10 мая 1940 г.). Т. 6. Л. 124–126. . Показания Неймана о расстрелах были основаны на его личном присутствии в расстрельных ׳камерах, хотя Абрамович утверждал, что он выгнал Неймана оттуда из-за угрозы рикошета пуль [190] ПСЗ (31 января — 6 февраля 1941 г.). Т. 6. Л. 322. . Нейман, однако, смог описать процедуру расстрела, отметив, что работа Борисова состояла в том, чтобы проверять удостоверения личности осужденных, сообщать им о том, что их готовят к транспортировке. Затем он должен был уйти. После ухода Борисова осужденные по одному шли к Абрамовичу, который забирал у них деньги в обмен на квитанции. Только после этого заключенных расстреливали [191] ПСЗ (5-10 мая 1940 г.). Т. 6. Л. 124–125. .

Нейман утверждал, что вначале он думал, что деньги осужденных отдавали государству, а их имущество закапывали. Позже, однако, он оказался в кабинете Борисова в тот момент, когда тот отчитывал членов расстрельной команды Кравченко и Карпова за ТО, что они допустили продажу вещей расстрелянных на базаре. Именно тогда Нейман, по его словам, обнаружил, что расстрельная команда делила краденное. Нейман также сказал, что видел, как Абрамович выбил золотые зубы у расстрелянного и утверждал, что якобы написал об этом случае в донесении Н.Н. Федорову — начальнику областного УНКВД с 28 февраля по 28 марта 1938 г. Он добавил, что Абрамович присвоил шинель некоего Соболя, бывшего начальника Монастырищенского районного отделения НКВД, после того, как Соболь был расстрелян, и уже на следующий день после расстрела ее носил [192] Потокол допроса Неймана от 8 апреля 1939 г. Т. 1. Л. 42–45; Протокол допроса Неймана от 21 мая 1939 г. Т. 1. Л. 45–53; Протокол очной ставки между Абрамовичем и Нейманом. Т. 1. Л. 106–111; ПСЗ (5-10 мая 1940 г.). Т. 6. Л. 124–128; ПСЗ (31 января — 6 февраля 1941 г.). Т. 6. Л. 320–323. . Абрамович в ответ назвал показания Неймана «вымышленными» и утверждал, что Григорий Пименович Сагалаев, занимавший с августа 1938 г. пост начальника Уманского РО НКВД, сговорился с Нейманом, чтобы «угробить» Абрамовича [193] ПСЗ (26–27 июля 1939 г.). Т. 1. Л. 180–216; ПСЗ (5-10 мая 1940 г.). Т. 6. Л. 128; ПСЗ (31 января — 6 февраля 1941 г.). Т. 6. Л. 326-7, 337–337 об. . Позже Абрамович утверждал, что Нейман возненавидел его после того, как он выгнал Неймана из расстрельной камеры [194] ПСЗ (31 января — 6 февраля 1941 г.). Т. 6. Л. 322–322 об. .