Ленина Кайбышева - После Чернобыля

— Ходим, летаем, ползаем, — ответил он. И ответ был буквальным, точным. Члены Правительственной комиссии, конечно, получали необходимые сведения от специалистов. Но почти каждый из них считал для себя обязательным: увидеть, измерить, оценить. Не думая о чинах и званиях, они осматривали разрушенный реактор с вертолета, насколько это было возможно, подъезжали и подходили к нему; старались заглянуть в подреакторные помещения, забирались на крышу машинного зала; изучали сводки дозиметристов; делали расчеты — искали пути, как принято говорить.

Дисциплина в зоне была жесткой. Крупного специалиста предупредили: “Если не будет налажена хорошая связь с бункером и всеми необходимыми объектами, со смежниками — разжалуем”... На войне, как на войне...

Предложений научного характера ждали от академика В.А. Легасова. Вот он подъехал на бронетранспортере почти вплотную к четвертому блоку, но потом вышел и пешком, не торопясь обошел здания четвертого и третьего реакторных отделений. Он хотел получше осмотреть и оценить характер повреждений, а также понять природу крупных пятен мощного малинового свечения на поверхности разваленного реактора и непрерывно истекающего из него белого потока продуктов горения, который поднимался столбом. Первое приблизительно означало присутствие раскаленных графитовых блоков, второе — горение графита. Графит горит, равномерно выделяя белесый продукт химической реакции — сумму оксидов углерода, а малиновый цвет скорее говорил о температуре раскаленного графита, мощной раскаленности графитовых блоков.

Идет ли цепная реакция? Это беспокоило больше всего. Если есть значительное нейтронное излучение — значит, возможен взрыв... В.А. Легасов вместе с генералом В.К. Пикаловым приблизились на бронетранспортере к разрушенному блоку. Их приборы показали мощный нейтронный поток. Вскоре выяснилось, что произошло недоразумение — были использованы приборы для измерения гамма-излучения, а нейтронного потока на самом деле нет. Но Легасов этого в тот момент не знал.

Через несколько дней он поделился с коллегами: “Я вел себя с точки зрения техники безопасности непростительно”... Но он хотел получить немедленный ответ лично. Вообще, в Чернобыле Валерий Алексеевич облучился довольно сильно, хотя и не всегда действительно оправданно. Но как удержаться, если считаешь, что необходимо?

Академик Е.П. Велихов в течение двух первых недель работал на месте аварии и тоже лез в самое пекло. Многие ученые, начальники крупных строительных, монтажных и эксплуатационных подразделений проделывали то же самое.

Еще пример. ...Ночь на 27-е. На территории станции — мертвая тишина. Над четвертым блоком светился воздух... Генерал Пикалов на обычной “Волге” объехал станцию. Затем пересел на БРДМ (бронированная разведывательная дозорная машина). Отправились к четвертому блоку. В безопасном месте генерал водителя высадил. Сам сел за руль. Своей машиной протаранил ворота. Остановился у развала. Чуть позже позвонил в Москву одному из ведущих специалистов по защите от оружия массового поражения члену-корреспонденту АН СССР, Герою Социалистического Труда А.Д. Кунцевичу: “Просьба развернуть мозговой центр, работы много”.

В начале мая многие руководители — члены Правительства, заместители министров, директора институтов — не только получили предельно допустимые дозы облучения, но кое-кто и перебрал. Они все обязаны были покинуть зону, но обстановка была серьезной, профессиональные знания и организаторские способности большинства приехавших были чрезвычайно важны именно здесь, сейчас. Многие отказывались уезжать.

Радиация скоро заявила о себе. С личными машинами расстались не только те, кто разъезжал на них по территории станции. На глиняном карьере близ с. Чистогаловка все заместители начальника управления строительства УС ЧАЭС, все диспетчера стройки остались без служебных и личных машин: карьер был очень “грязным”. Но о себе им тоже думать было некогда. Меняли даже вертолетные площадки, потому что и с них начали растаскивать “грязь”.

Даже в первых служебных самолетах Москва-Киев-Москва пришлось снимать кресла для дезактивации, а некоторые и захоранивать.

Многих приезжавших из Чернобыля московских специалистов независимо от ранга работники Института атомной энергии им. И.В. Курчатова И.В. Климов и П.А. Кузнецов с аэродрома везли на свою установку под названием СИЧ (спектрометр излучений человека). Здесь под руководством заместителя главного инженера А.Е. Бороховича определяли количество радиоактивных частиц в их теле; проводили, если надо, санобработку, переодевали. У первой партии членов Правительственной комиссии во главе с Б.Е. Щербиной несмотря на все старания так и не удалось отмыть волосы — их остригли. У многих очень “грязными” были также гортань, живот. На первый взгляд они казались помолодевшими: фонил небольшой бобрик, который остался после двух или трех стрижек. Но волосы все равно “светились”.

Когда 13 мая Сидоренко, Легасов и Шашарин вылетели обратно в Москву, то, едва коснувшись кресла, мгновенно заснули. Стюардесса о ком-то сказала другим пассажирам сочувственно: “Он был там весь день!” А эти трое были “там” практически безвыездно и порой почти без сна с 26 апреля.

— Я бы выделил три основных этапа работ, которые выполнены здесь на первых порах, — говорил мне во второй половине мая 1986 г. Е.И. Игнатенко. — Первый — это борьба с пожаром и спасение оказавшихся в зоне людей. Персонал станции понимал, что радиоактивность высока, но не знал истинных масштабов. Пожарные тоже. Те и другие, без сомнения, совершили подвиг, не позволив распространиться аварии. Мог сгореть машзал — они сделали именно то, что и должны были: гасили пожар, выпустили водород, спустили масло из турбин. Первыми погибли в основном люди, выполнившие эти операции в ночь аварии (напомню: пожарные “гасили” в основном реактор, а энергетики — машинный зал. Кровля практически не горела).

— Вторым этапом работ было прибытие нашей команды — группы ОПАС. Она утверждается правительством и постоянно находится в резерве в составе ВПО Союзатомэнерго, чтобы вылетать на станции в случае аварии. В эту группу входят специалисты высокого класса, в обычное время занимающие ответственные посты в атомной энергетике.

ОПАС расшифровывается так: группа Оказания экстренной Помощи Атомным Станциям в случае радиационных выбросов.

В обязанности Е.И. Игнатенко в группе ОПАС входило определение состояния реактора. Б.Я. Прушинский отвечал за организацию расхолаживания реактора, А.А. Абагян — за информацию о радиационной обстановке. Группе ОПАС до этого приходилось выезжать на вызовы такого рода, теперь эти люди определяли условия работы и подготавливали решения о необходимых действиях.