Павел Полян - Историмор, или Трепанация памяти. Битвы за правду о ГУЛАГе, депортациях, войне и Холокосте

Все это, конечно, имело свои корни в историческом прошлом царской России, но нельзя тут не отметить своеобразной российской «умеренности». Излюбленными и самыми крайними репрессивными мерами российского государства против своих нелояльных граждан были принудительные миграции – по суду (ссылки) или же без оного (депортации), благо пространство, климат и экономические потребности очень уж к этому располагали.

Крайней степенью того же антисемитизма в России, – причем антисемитизма не чисто государственного, а приватизированного энтузиастами-черносотенцами, – стал все-таки Кишинев, а не Бабий Яр.

Среди уничтоженных советской властью в годы Большого Террора – сотни тысяч «врагов народа», но сколь бы то ни было единого социального или иного контингента они все же не составляли. Для того, чтобы убедиться в этом, достаточно заглянуть в расстрельные или эшелонные списки: репрессиям подвергалась фактически всястрана, всеслои населения, и именно в этом заключалась их систематичность и, если хотите, их системность.

Такой меры, как геноцид части населения, тотальное физическое уничтожение тех или иных его категорий, советская Россия почти не знала.

Почему почти? На мой взгляд, было всего лишь два отчетливых контингента физических лиц, применительно к которым со всей строгостью можно говорить о геноциде со стороны советской России. Более корректно, по-видимому, было бы говорить о стратоциде, под которым понимается систематическое уничтожение тех или иных страт (четко отграниченных контингентов) силами государственных органов – военных или полицейских.

Первый контингент – это царская семья Романовых – император с семьей, убиенные в 1918 году как в Ипатьевском доме в Екатеринбурге, так и в других местах. Второй – около 15 тысяч польских офицеров, расстрелянных в марте-апреле 1940 года в Катыни Смоленской области, в Медном Тверской и в Старобельске Харьковской [135] Кроме военнопленных было расстреляно еще около 7 тыс. гражданских поляков различного социального статуса. .

Охотников отрицать или хотя бы оправдывать эти убийства сегодня уже не просто найти (хотя в случае поляков они иногда и находятся), но палачи известны, и суд истории над ними, считай, состоялся.

Оба преступления, кстати, объединяет то, что они были совершены во время войн (Гражданской и Второй мировой), в видах или накануне боевых действий и оба – на территориях, со временем и неожиданно для палачей завоеванных неприятелем, что неминуемо способствовало скорейшему их разоблачению.

Лучше всего, как оказалось, государственную тайну о государственном прошлом хранят режимные государственные архивы, но и им когда-то неминуемо приходится раскрывать свои тайники, изображая при этом подчас деланое удивление: ну надо же – пакт Молотова-Риббентропа!? И Катынский расстрел – ну кто бы мог подумать?

Рассмотрим в этой связи некоторые историографические процессы послевоенной поры, сосредоточившись, главным образом, на событиях, связанных с научным изучением или художественным преломлением в СССР и постсоветской России событий Второй мировой войны.

В 1995 году, в контексте празднования 50-летия Победы, в Москве состоялась выставка под названием «Трудные пути правды. Великая Отечественная война в книгах и документах 1950—1980-х гг.», инициаторами которой выступили Государственная публичная историческая библиотека России (ГПИБ) и Российский государственный архив новейшей истории (РГАНИ). Она была посвящена процессу научного изучения и художественного осмысления войны в первые послевоенные десятилетия. Ценно в нашем контексте, что она охватила все этапы советско-российской историографии.

Да, только очень наивный мог бы полагать, что это был сугубо академический процесс с вежливым выслушиванием друг друга и с соревновательностью аргументации. Дискуссии, впрочем, отчасти велись, но на цензурной или предцензурной стадии, то есть еще довыхода тех или иных произведений в свет. Если же произведения все же «проскочили» или «просочились» в печать (излюбленные выражения их будущих «критиков»), то соответствующая дискуссия послечаще всего превращалась в разнузданную травлю, в погром.

Примечательно, что большинство экспонированных на выставке документов было выявлено и рассекречено непосредственно в связи с ее подготовкой, то есть в середине 1990-х гг. Как примечательно и то, что аннотированный каталог выставки был опубликован только в 2000 году и тиражом всего в 200 экземпляров [136] Трудные пути правды…, 2000. .

Интересен жанрово-тематический расклад «окрасок» представленных в каталоге выставки групп документов. Оказывается, что больше всего проблем возникало не с литературой и искусством, как можно было бы ожидать, а с историей. Так, историческим трудам и публикациям архивных документов посвящено 39 случаев из 94, еще 13 пришлось на мемуары и дневники и 4 на архивное дело. В то время как на художественные произведения и органы печати пришлось18 таких случаев [137] Интересно, что излюбленной критической мишенью армейских консерваторов оказался все же не А.Т. Твардовский, а К.М. Симонов: где бы он ни работал – в «Литературной газете» ли или в «Новом мире» – на него как на главного редактора этих изданий всегда находились охотники написать более или менее разнузданный донос. , на вопросы киноискусства – 10, а монументальной пропаганды, музыки и живописи – 7.

Выставка – и каталог – полностью оправдывали свое название: путь к правде был, как правило, усеян такими преградами и препонами, что преодолеть их мало кому было по силам.

Надо сказать, что проблематика ВОВ является отличным полигоном как общего направления идеологического курса страны, так и его нюансов колебаний. Для советских публикаций о войне характерен своеобразный пуризм (или, точнее, главпуризм). Сюда относятся догматизм, безапелляционность и бездискуссионность, приверженность к круглым юбилейным датам и толпо– образным коллективам, узость источниковой базы (в условиях недоступности архивов), отсутствие научного аппарата и, нередко, научная недобросовестность, вплоть до фальсификации данных во имя получения желательного результата или хотя бы впечатления.

Анализ соответствующей историографии, выполненный учеными из Института научной информации по общественным наукам АН СССР (ИНИОН), позволил им не столько выделять основные этапы исторического освоения этой темы, сколько раскрыть их подлинное содержание [138] Великая Отечественная война (Историография). Сборник обзоров. / Ред.: Месяцев Н.Н., Шевырин В.М. // М.: ИНИОН, 1995. 200 с. (400 экз.). .