Павел Полян - Историмор, или Трепанация памяти. Битвы за правду о ГУЛАГе, депортациях, войне и Холокосте

Откажись Мендель, бросься он на Вайса с кулаками – глядишь, и получил бы свою пулю в живот, но Мендель, как пишет автор, не догадался. « “Ты знаешь эти часы, еврей?” – из разжатого кулака эсэсовца скользнули на стол маленькие, как монетка, золотые часики-медальон на тонкой золотой цепочке. Ему ли, Менделю, не знать! Свекровь подарила эти часики его матери, когда родился он, Мендель, потом, в день его, Менделя, свадьбы, мать отдала их Голде. Часики швейцарские, шли хорошо, Мендель ни разу не чинил их, разве чистил иногда… Мендель, ничего не видя сквозь запотевшее стекло, сунулся лупой под крышечку, потом поднес часы к уху и долго слушал их сердцебиение. Ему очень хотелось умереть, но он и на этот раз не умер. “Хороший механизм”, – он положил часы в большую ладонь герра Вайса. “Я должен расстрелять тебя, еврей”, – сказал эсесовец. Мендель встал, освободил из-под брови лупу и повернул картуз на голове козырьком вперед. Но герр Вайс показал Менделю пальцем снова садиться за работу. “Ты мой последний еврей, – сказал он. – Я сам знаю, когда тебе умереть” ».

Гауптшарфюрер СС уже доложил наверх, что вверенная ему территория отныне юденфрай. Он слыл – и был – «ликвидатором» всех гетто в округе: чтобы это было понятнее, он по прибытии в городок лично расстрелял парихмахера Боруха Зингермана, перед этим классно его побрившего.

Отправляя зеленый грузовик под пули, герр Вайс подошел и без вожделения, как бы механически, «помял в ладони Хасенькину грудь: “Какая красивая еврейская девушка” » – только и сказал. А по возвращении грузовика похвастался иной добычей – Голдиными часиками. Работа у Вайса для Менделя и впрямь не переводилась. По ночам этот последний еврей лежал без сна и молчал: он больше «не думал, не вспоминал, не молился – Бог стал ему не нужен» .

Но однажды герр Вайс решил, что уже пора. Усевшись перед самым бегством от красноармейцев в черный длинный автомобиль с открытым верхом, он « обернулся, оперся коленом о сиденье и, поднимая пистолет, сделал Менделю (стоявшему на крыльце. – П.П.) знак, чтобы стоял и не двигался. Мендель никуда и не собирался… ».

Вайс не промахнулся, но и Мендель опять не умер: « он не слышал выстрела, только почувствовал, как крыльцо вылетело куда-то влево из-под ног, и упал лицом в пыль… ». А когда встал, то увидел красноармейцев в серых ушанках, один из них прокричал: « Вали отсюда, дедушка, убьют! ..»

Дедушка послушался и после окончания войны прожил еще долго: поселился в курортном Друскининкае, женился на литовке, неплохо зарабатывал, а через « знакомого начальника отделения милиции, которому он бесплатно чинил часы», даже сменил себе имя в паспорте – стал Эммануилом. И как бы прекратил быть Менделе, перестал быть последним евреем…

Потрясающ и рассказ «Трепет воздуха» – о расстреле евреев маленького местечка. Цви Довид удивительно хорошо пел, и эсэсовцы приказали ему во время акции петь еврейские песни. Он стоял у края ямы – и пел, пока последняя пуля не сразила и его. Двое уцелевших тогда под пулями выбрались в разное время из расстрельной ямы. И оба в голос рассказывали, что песня Цви Довида не замолкла, что его голос, не переставая, все звучал и звучал из едва присыпанной горы трупов.

К числу «придуманных» относится и новела «Великие мастера музыки» – о детском докторе и скрипаче-любителе, горбуне Лазаре Розенцвейге, по прозванию Кубик. Город, в котором он жил, не называется, но однозначно угадывается, в том числе и по имени знаменитого врача Выгодского, предвоенный Вильно. Сгущающаяся над Европой туча национал-социализма пугала Кубика, все его родственники и друзья уже подались кто куда – в Америку или в Палестину, но он, так и не покинув своих подопечных, дождался и советских оккупантов, и немецких.

Пани Ядвига, пожилая польская вдова и экономка Лазаря Розенцвейга, часто повторяла, глядя на небо: «Наш доктор – святой человек. Если бы он перешел в католичество, он пел бы с ангелами на небе» . Когда пришли немцы и доктор переехал в больницу, Ядвига тоже все глядела на небо, а не в глаза, и явно смущалась, когда не отказалась от поручения доктора оставаться в его доме со всей обстановкой. Но когда этот не-католический, увы, святой попросил ее пристроить куда-нибудь к католикам Танечку, 12-летнюю дочку Натана Львовича Штульмана, их невоспитанного майора-постояльца, та категорически отказалась – «неможно»: « Была бы ваша дочь, господин доктор, тогда еще другой разговор. Но из-за большевистского ребенка… »!

А когда заявилось СС ликвидировать больницу и забрало, вместе с остальными детьми, и большевичку Таню, доктор Розенцвейг, которого эсэсовец всего лишь грубо оттолкнул, больше уже не встал – истинно святой человек.

Когда я говорил о толике не-вымысла в холокостных новеллах Порудоминского, то имел в виду и специальное знание им ситуации в Виленском гетто. Волею биографических обстоятельств он оказался в роли главного подготовителя уникального документа – сочетающей в себе элементы дневника и исследования рукописи Григория Шура, узника гетто и своего дяди [311] Григорий Шур. Евреи в Вильно. Хроника 1941–1944 / Лит. обработка и вступит. статья В.Порудоминского. Послесловие В. Кавторина. Комментарии Т.Бурковой. СПб.: Образование – культура, 2000. 224 с. . Поездка к нему в гости была замышлена вскоре после того, как Вильнюс стал литовским, а Литва советской. Были даже куплены билеты, согласно которым Шур должен был встречать брата с племянником аккурат 22 июня. Но Вильнюс оставался приграничьем, и для поездки туда требовался особый пропуск, каковой и был получен, но только – с 26 июня! Надо ли говорить, что эта корректура – чистый и хамский произвол милицейского капитана, – спасла издателя записок Григория Шура от судьбы персонажа записок.

Знакомство с дядиными записками «подарило» Порудоминскому-прозаику одну из ключевых сюжетных линий в новелле «Яд». Вот она.

В начале марта 1942 года 35 евреев, бежавших в конце 1941 года из Вильно в Лиду и легализованных там Лидским юденратом, были публично разоблачены. 14 марта их расстреляли в Лидской тюрьме, а с ними еще и большую часть юденрата и 200 больных евреев. Разоблачителем стал некто Янкель Авидан из Лиды: он ограбил местного священника, за что юденрат выдал его гестапо; он же в отместку выдал «нелегалов». 8 мая в Лиде состоялась «акция» – массовый расстрел 5670 евреев, в том числе и других беженцев из Вильнюса, после чего в Лидском гетто осталось 1,5–2 тысячи «полезных евреев».

Судьба самого Авидана нашла свое скорое завершение в Вильнюсском гетто, куда его перевели коварные немцы. 4 июня, по приговору еврейского суда, ратифицированному юденратом, и в присутствии немецких властей было повешено 6 человек: пятеро евреев-уголовников – за жестокие убийства и ограбления, а шестой, Авидан, официально за покушение на еврейского полицейского, а на самом деле в расплату за донос.