Дмитрий Несветов - Кончина СССР. Что это было?

Слушайте, вот вы говорите, Россия, которая летом 1990 года объявила о суверенитете [77]. В ноябре мы сидели у Горбачева: я, Ельцин, Силаев. Ельцин говорит: «Значит, так. Мы налоги перечислять центру не будем, налоги только одноканальные. Мы получим деньги, а вам дадим столько, сколько надо для армии, для культуры». Я ему задаю вопрос: «Борис Николаевич…» (А я его хорошо знал, мы жили вместе на Урале.) Я говорю: «Вот вы сейчас встали во главе России. В России 15 автономных республик, как в Советском Союзе 15 союзных. А как вы будете поступать в отношении республик, как вы будете поступать в отношении областей? То же самое: они будут забирать все деньги, а потом вам отдавать какие-то копейки?» – «Ну этого мы не допустим». Я говорю: «Но почему же вы допускаете это в отношении Советского Союза? Почему вы не допускаете возможности, что у вас может произойти то же самое?»

Поэтому я должен сказать, что в первую очередь, конечно, Россия повлияла… Да, была Прибалтика – они шумели, они кричали. Но, понимаете, это была не та весовая категория.

Балтийские республики, какое решение и в какой форме по ним ни было бы принято, не смогли бы оказать критического влияния на развитие ситуации…

Нет, не смогли бы. А вот Россия, с тех пор как там во главе встал Ельцин, как они там провозгласили суверенитет, самостоятельность (от кого – черт его знает), – мы почувствовали, что началось разрушение. Слушайте, мы обращаемся к республикам… Я же все-таки занимался с Председателями Советов министров союзных республик – они по положению входили к нам в президиум (Совета министров СССР. – Д. Н.) . Я говорю: «Почему вы не хотите того? Почему вы не делаете этого? Почему вы не готовите?» Они говорят: «А мы делать не будем». И все это, кстати сказать, в первую очередь позиция России. Если бы Российская Федерация повела себя правильно, без этих вот дерганий, то ничего не произошло бы. Никто не посмел бы: ни Украина, ни Казахстан, ни другие не посмели бы пойти на радикальные меры. Может, в политическом плане они бы и торговались… В конце концов те, кто был во главе России, и создали такую атмосферу, из-за которой мы в 1991 год вошли абсолютно неподготовленные. Я много раз Горбачеву говорил: «Давай будем собирать руководителей республик. Как жить страна будет в 1991 году? Ведь ни плана, ни бюджета – ничего нет». Но это дело, как говорят, прошлое…

Я думаю, что Ельцин… Я его очень хорошо знал. Он действительно нулевой экономист, он – строитель. Знаете, в чем он силен был? Хоть он и был строителем, но сильным он был не в созидании – он был очень сильным в разрушении. И он сам это использовал, и его использовали – в разрушении. Я вам рассказываю о 1990 годе. А 1991 год? Ну вы сами знаете, что там процесс был совсем неуправляемым…

Подводя итог, я скажу так: страну к этому вели, вели настойчиво, четко, вели к тому, чтобы произошло то, что произошло. Все развалить, создать невыносимые условия в стране, а потом сказать: «Это плохая страна, это империя зла. Давайте мы ее разрушим». Так и сделали.

А как вы думаете, когда была пройдена та самая пресловутая критическая точка, когда всем, ну или по крайней мере тем, кто понимал, как была устроена большая страна – политически и экономически, стало понятно, что вероятность обвала и распада чрезвычайно высока и обратного пути уже не будет? С вашей точки зрения, когда это произошло? Когда Россия объявила о независимости – вы фактически только сейчас это признали. Или это произошло несколько раньше или позже? Так в какой момент, как вы это помните?

Я считал, что до 12 июня ( 1990 года. – Д. Н. ) мы все-таки могли побороть эти сепаратистские тенденции в экономике. Я же все-таки в первую очередь за экономику отвечал. Что мы сможем перебороть, поставить все на свои места, может быть, с помощью каких-то новых методов управления и так далее. Но после 12 июня я увидел, что все пошло вразнос, и понял, что конец неизбежен. Но твердо ответить, четко, что это произошло, допустим, 20 октября… Я могу сказать так: осенью 1990 года, может быть, ближе к этому съезду, я полагаю, где-то в это время критическая точка в части сохранения Советского Союза была практически пройдена.

И, знаете, возвращаясь опять к декабрьскому разговору, когда я сказал, что ухожу… Я четко сказал, что я не могу согласиться… Он: «Ну ты как всегда, Фома неверующий, ты к этому делу очень осторожно подходишь». Я говорю: «Как же осторожно? Слушайте, это страна, это не бригада какая-то, это почти 300 миллионов человек». Потом говорю: «Михаил Сергеевич, вы знаете, сейчас сложился политический треугольник – Горбачев, Ельцин и Рыжков. Хорошо или плохо, мы спорим. Но сейчас из него выбивают меня». А я действительно в последние месяцы, во второй половине 1990 года, понял, на что нацелен главный удар – выбить меня из колеи, чтобы я ушел с этого поста. Я говорю Горбачеву: «И что же, выбьют меня – вы остаетесь один на один с Ельциным. Вы не боитесь, что он вас скушает, что он в конце концов пойдет на все, чтобы только взять власть? И он вас выгонит». – «Ты преувеличиваешь, я этого не позволю».

Вы знаете, 25 декабря я работал последний день, а 26-го ночью меня увезли в больницу. Ровно через год, день в день, 25 декабря Горбачев отрекся от власти [78].

Я его предупреждал: нельзя так делать, нельзя. Но он, к сожалению, уже потерял точку сопротивления, а дальше конвульсии, только конвульсии. И все эти осенние договоры, новоогаревские встречи – это, знаете, все несерьезно.

Анатолий Черняев «1991 год. Дневник помощника президента СССР»

А было так. М. С. [рассказывал]: «Ельцин начал с пошлого скандала еще до начала заседания: «Вот вы вчера на презентации книги опять нападали на Россию, на ее президента». Я ему: «Откуда ты взял – наоборот, защищал тебя»»… М. С. продолжал: «Я для себя решил (как на кон поставил) добиться главного: государство или что-то неопределенное, аморфное – тогда ухожу! В проекте Союзного договора эта тема еще в преамбуле… И началось… Каждый предлагал какие-то «гибкие» термины… Ельцин (со слов своих бурбулисов): «Союз с некоторыми государственными функциями»… Я ему: «Что это такое?» – «А вот такое – чтоб не было Центра».

Борис Ельцин «Записки президента»

Президент СССР пытался сначала мягко уговаривать, потом стал нервничать, раздражаться. Его слова не помогали, лидеры республик упрямо требовали все большей независимости от центра, ни мягкость, ни настойчивость, ни жесткость Горбачева уже ничего не могли сделать… Когда Горбачев в очередной раз попробовал настоять на своей формулировке и снова мы все дружно как один ее отвергли, он не выдержал, вскочил из-за стола и выбежал из зала заседаний. И именно в этот момент, когда на какое-то время в зале наступила тяжелая, гнетущая тишина, все вдруг поняли: здесь мы собираемся в последний раз. Новоогаревская эпопея подошла к концу… На пресс-конференцию никто из нас не пошел. Горбачев один выступил перед журналистами, рассказал об успехе прошедшего заседания, сообщил, что 20 декабря, он надеется, новый Союзный договор будет торжественно подписан.