Антон Буслов - Между жизнью и смертью. Рассказ человека, который сумел противостоять болезни

Всегда сложно нырнуть, зная, что предстоит еще долго плыть. И всегда возникает сомнение: а хватит ли сил, доплыву ли я до противоположного берега? Но я раз за разом ныряю в очередные химиотерапии, понимая, что хуже всего – не делать вообще ничего. И поэтому у меня есть возможность пусть мучительно, но ждать восстановления и нормальной жизни. Если бы я не находил сил на очередной “нырок”, то ждать пришлось бы лишь неизбежного и печального конца.

Поэтому я хочу посоветовать всем – решайтесь, беритесь, впрягайтесь. Действие лучше бездействия. Обдуманное действие лучше, чем просто действие. Но иногда, когда ситуация пограничная и четкого решения не видно, лучше сделать задуманное, чем потом жалеть о несделанном. А если вы делаете что-то такое, в чем чувствуете поддержку других людей, чувствуете опору, то это вообще лучшее из того, что может быть на свете. Даже если своих сил не хватит – помогут те, кто захочет оценить красоту вашей картины, получившейся в итоге. Поэтому – только вперед!

7 января – 16 января 2014 года

Огромный контраст все-таки между тем, как в Самаре мне делали трансплантацию собственных клеток и теперь – в Нью-Йорке – трансплантацию от донора. Причем контраст неоднозначный, и я не до конца понимаю, что в нем плохо, а что хорошо. В Самаре перед тем, как поместить в чистый бокс, у меня изъяли все вещи и обработали их если не спиртом, то хотя бы ультрафиолетом. Самому мне дозволялось сидеть в боксе одетым только в трусы. Но мне заранее не сказали, сколько стерильных трусов потребуется на месяц. Узнал я об этом, когда уже был заперт в больнице. Их нельзя стирать, нельзя носить дольше суток. В общем, мне срочно требовалась оптовая партия, а никого вокруг нет – Маша была в Москве и работала. Я начал вспоминать телефонные контакты: мэр, вице-мэр, начальник департамента транспорта, министр транспорта области… В итоге трусами меня обеспечила корреспондент газеты “Комсомольская правда”. Мы с ней готовили материалы по транспорту и мило общались, так что, когда я рассказал ей о своей беде, она тут же вызвалась помочь.

В Нью-Йорке никто ничего не обрабатывал вообще. В чистый бокс тут родственникам дозволяется входить в любое время и даже ночевать в палате (для чего стоит отдельное раскладное кресло). Все требования – посетители надевают маски и стерилизуют руки. Уличную одежду надо снимать в “предбаннике”, а в уличной обуви можно входить – даже бахил нет (в США я вообще ни разу не видел бахил в медучреждениях). То есть тут упор делается на санитайзеры (специальные штуки со стерилизующей пеной), перчатки для медперсонала (за одну манипуляцию они могут сменить три пары перчаток), тщательную стерилизацию всех узлов капельниц и маски, которые носят все поголовно. Мой чистый бокс, несмотря на то что в нем окно было сломано и его ветер выбивал иногда, все же был и правда чистым. Тут расчет идет на какую-то иную тактику борьбы с инфекцией.

Еще контраст – потребности пациента. В США ненавидят боль. Принципиально и последовательно. В любом месте в любое время вы получите стакан воды, если он вам нужен, так же обстоит дело с обезболивающим. Стоит пациенту сказать: “Болит”, и пока не перестанет болеть, медперсонал не успокоится. В моей больнице есть Центр борьбы с болью, в котором сидят специалисты, способные при большом перечне противопоказаний или аллергий подыскать нужное обезболивающее. У меня сейчас очень болят горло и вся слизистая рта. Из-за отсутствия иммунитета там начали размножаться всевозможные бактерии и грибы. Я не могу есть твердую пищу, при каждом глотке жидкого – жуткая боль. Говорить из-за этого, к слову, я тоже уже не могу. Для борьбы с этой болью тут применяют наркотики. “Мы могли бы давать тебе парацетамол, но он маскирует высокую температуру, поэтому мы его не дадим”. И для того, чтобы я мог поесть, мне выдают коробку с наркотическим обезболивающим, подключенным к вене. А у меня кнопка – нажал, получил дозу. В Самаре было в некотором смысле проще: “Парацетамол мы тебе давать не можем, поскольку он маскирует температуру, так что терпи”. И ведь терпел.

Важная вещь – питание. В последних сериях “Во все тяжкие”, когда Уолтер Уайт прятался от всех, мне понравилось, что в его доме были коробки с Ensure. Это химическое соединение, которое содержит в небольшой коробочке семь граммов протеинов, 200 калорий и набор из 19 витаминов и микроэлементов. По виду напоминает сок. А если прочитать состав, то в первой строчке жирно: “Не содержит яблочного сока”. Зато много чего другого содержит (кислоты, какие-то соединения, микроэлементы), а в конце перечня опять жирно: “Содержит молочные продукты”. Ненатуральная пища, но единственная, которая может сейчас во мне поддерживать жизнедеятельность.

В Самаре было суровее. Ко мне пришла врач с флаконом для капельницы и сказала: “Это – четверть необходимых человеку для жизни белков. Ее мы будем вводить тебе капельницей. Остальных трех четвертей в больнице нет. И поэтому ты будешь есть суп из столовой или умрешь”. И самое удивительное – ел! Ну как ел – набирал в ложку, подносил ее к губам и высасывал бульон. И ничего, в общем-то справлялся.

Аналогично с таблетками. В Нью-Йорке уже на второй день сильных болей в горле и ротовой полости мне сказали: “Похоже, глотать таблетки ты не сможешь, заменим на внутривенные препараты”. И заменили. Всем таблеткам нашлась альтернатива. В Самаре было иначе – я просил заменить, но мне говорили, что нечем. И я глотал – ведь глотал же! Даже в самые плохие дни, когда толком не мог открыть рта, я все равно проглатывал таблетки. Вот и выходит, что сейчас я вовсе не “не могу”, а “не хочу”.

В Самаре было несколько дней, когда я откровенно помирал, а врачи пытались нащупать, какая именно инфекция меня убивает, но никак не могли. Весь тот месяц я общался с семьей только по скайпу, каждый раз стараясь выбрать такой момент для звонка, чтобы их не сильно пугать. Потом, когда брат вез меня в Москву, я его спросил, как это выглядело со стороны. И он сказал, что весьма прилично – никто особенно не волновался. “Это хорошо, – подумал тогда я. – Значит, мне удалось всех перехитрить”. А вот в Нью-Йорке не удается хитрить, потому что ко мне каждый день приезжает Маша, а Машу перехитрить, если речь идет о моем самочувствии, невозможно.

24 января врачи ищут у меня на теле раздражения кожи. Причем с лицами заядлых грибников. Я настораживаюсь после их очередной дискуссии: “Ну вот же сыпь. Да не сыпь это”, – и уточняю, чего ради они ее так жаждут. Оказалось, сыпь – наиболее частный побочный эффект приживания донорских клеток. Так что они ищут ее в качестве благого знака. В качестве первого подобного знака они уже нашли рост лейкоцитов с о до 0,2. Параллельно поиску такого рода радостей идет борьба за общее состояние организма… Сегодня с 39,8 °C возили на компьютерную томографию грудной клетки. Врач глянула на снимки – вроде неплохо. Описания будут позже. За три дня прибавил три килограмма, при том что не ел вообще. И не пил. Так-то, худеющие, природа гораздо разнообразней, чем мы о ней думаем. Проще говоря, у меня начались отеки водой, поступающей из капельниц, которые мне ставят. Задумаете худеть – никаких капельниц! В общем, все не без приключений, но в пределах генерального плана!