Софи ван дер Стап - Девушка с девятью париками

– Это было тяжело?

– Да, можно сказать и так. Химия не работала, так же как и радиация. В конечном итоге им удалось его сдержать.

– Сдержать?

– Ага. Врачи сами не могут все до конца объяснить… Он просто перестал распространяться.

– Ох. Но он ушел?

– Нет, он все еще в моем теле. Как я и сказал, они сами ничего не понимают.

Я рассказываю ему о своем диагнозе и о том, что доктора думают о моих шансах. “Я пытаюсь день за днем с этим смириться, но…”

– Софи, это трудно, и потребуется много времени, чтобы тебе стало лучше. Мы же оба знаем, что одно хорошее сканирование не означает, что ты исцелилась. Лучшее, что ты можешь сделать, – это постараться смириться.

– Возможно, но я до сих пор в ужасе. Иногда я не могу побороть страх. Это так подавляет.

– Не позволяй страху добраться до тебя. Ты не можешь сразу все переварить. Попробуй раздробить свой страх на части. Страх одиночества, смерти, страх перед болью и всем тем, что ты можешь потерять. Именно так ты будешь принимать свою болезнь день за днем и смотреть в лицо своим страхам. Если ты отделишь их один от другого и посмотришь в лицо каждому, ты сможешь их побороть.

– Так было с тобой?

– Да, и с тобой так будет тоже. Ты сильная – это любому заметно. Уверен, ты с этим справишься, – в устах Юра это звучит очень просто. Его темные глаза смотрят на меня в упор. Так пристально, что я забываю обо всем и, кроме него, для меня больше никого не существует.

Через два часа Юр встает первым, чтобы уйти. Я могла бы просидеть и подольше, но держу это в секрете. Я смотрю, как он пересекает теперь уже пустынную площадь. Мое сердце после нашего разговора все еще колотится. За эти два часа он лишил меня одиночества последних двух месяцев. И я бы никогда не подумала, что собрат по раку явится мне в столь симпатичной упаковке. С таким парнем я могу есть яблочный пирог хоть каждый день.

Некоторые цвета друг с другом не сочетаются, но мой отец просто не в состоянии это увидеть. Его всегда одевали три его девочки, потому что папу нельзя было предоставлять самому себе. Например, сегодня утром он напялил рубашку цвета зеленого яблока с оливкового цвета пиджаком. Фу.

“По особому случаю”, – говорит он. Тьфу на него. Особый случай – это моя очередная поездка в больницу.

Сейчас он ненавидит ходить по магазинам; его нельзя волновать. Но, когда он был молодым, все было по-другому. В те времена он носил усы – минимум двенадцать сантиметров в длину, – и они вздымались вверх, как у Дали. Вечерами перед сном папа закручивал усы на папильотку, чтобы они завивались. А отправляясь на вечеринки, он брал с собой своего “питомца” – плюшевого крокодила на роликах и поводке. Мой отец таскал его с собой ночь напролет, одетый в тельняшку и с шелковым итальянским платком на шее. Ни усов, ни крокодила уж нет, но свободолюбия папа не утратил.

То же я могу сказать и про маму. Когда она познакомилась с отцом, у нее был собственный антикварный магазинчик, а вечерами она подрабатывала портнихой и шила костюмы и вечерние платья. К моменту, когда родились мы с сестрой, она сменила ажурные чулки и ковбойские сапоги на юбку-карандаш и высокие каблуки. Но она какая угодно, только не скучная. Не знаю, влияние ли это Амстердама или они просто сами по себе такие, но я давно уверена, что мои родители крутые. Даже подростком я могла делиться с ними всем без исключения – в нашем доме не было никаких запретов. Мы с отцом один раз долго смеялись, когда я впервые обнаружила лобковые волосы на туалетной бумаге, после того как пописала.

– Интересно, продаются ли в магазинах париков накладки из лобковых волос? – пошутил он.

– А может, их дарят тем, кто уже купил парик? – спросила я.

В семидесятые годы мой отец потратил свое наследство на покупку заброшенного дома XVII века на одном из амстердамских каналов. Вскоре выяснилось, что это было удачное приобретение. Папа с пятью друзьями переехал в дом и сделал ремонт; сейчас у каждого из них есть именная плитка в прихожей: Тон (мой папа), Реймонд, Хэнк, Марк, Геерт-Ян и еще один Тон. Лоэс, моя мама, получила свою плитку последней. Мои родители встретились и влюбились друг в друга всего в паре кварталов от нашего теперешнего дома – мама жила в подвальной квартирке, прежде чем отец вытащил ее оттуда.

Мне нравится слушать об их романе. Из-за множества лестниц и неожиданных углов многие гости сравнивают наш дом с домом, где пряталась Анна Франк, но, когда родители полюбили друг друга, здесь была всего лишь стройплощадка. Лестниц еще не построили, а дом был забит строительным мусором. Каждый вечер родители карабкались на третий этаж по строительным лесам и засыпали на мешках с цементом.

Сис, а спустя три года и я, родились там, где до сих пор находится родительская спальня. Мне нравится рассказывать, что я появилась на свет дома, но иностранцы иногда на меня странно смотрят: домашние роды – это такая типично голландская фишка. За нами с Сис вскорости последовали три кошки – Кееси, Тайгер и Саарти. Кееси довольно быстро переехала в “детский зоопарк”: родители не нашли в себе сил сказать маленьким дочкам правду, несмотря на то что Кееси была злее самого зла. Тайгер умер, когда ему было всего три года. Причина смерти – коллапс кошачьих легких. Пятнадцатилетняя Саар – долгожительница. Ее глаза уже не такие ясные, как раньше, и, к сожалению, у нее слабоумие, что объясняет ее плохо продуманные атаки на гостей и проходящих мимо ротвейлеров.

По тем же особым причинам, по которым мой отец надел свой зеленый ансамбль, я напялила Сью, а с собой взяла Блонди – в больнице я предпочитаю сливаться с окружающей действительностью, а не выделяться. Дейзи я оставила дома вместе со Стеллой, которую не носила несколько месяцев. По пути в больницу в машине всегда немного тихо, поскольку все мы готовимся к встрече с доктором Л., рабдомиосаркоме, страху и всем тем несчастьям, какие только может предложить больница.

Но в ту минуту, когда я вхожу в здание, я переключаюсь, и единственное, что остается в моем списке дел, – это выживание. Несмотря на то что в отделении пахнет химией и смертью, я чувствую себя в безопасности и знаю, что в больнице меня любят. Это маленький и одинокий мирок, но еще он уютный и теплый. Способность переключаться в больничные дни придает мне сил, но зато и дистанция между двумя моими мирами ощущается явственнее. В одном из них больная девушка лежит в постели, в другом – родительский дом, где на плите всегда пыхтит кастрюля с супом.

Сегодня я получаю снимки со своего сканирования. Передо мной серия маленьких и тусклых изображений, которые доктор Л. развесил на проекционном экране.