Лев Федотов - Дневник советского школьника. Мемуары пророка из 9А

– Вот тебе и Петропавловская крепость знаменитая, – проговорил я.

– А вид-то какой богатый! – торжествовал Женька. – Композиция хорошая. Вот бы его срисовать-то вместе с аркой.

– Придется и это зачислить в серию ленинградских рисунков, – сказал я.

На набережной Невы было некоторое похолодание. Но мы, созерцая великолепную панораму, забыли обо всем на свете. Вестибюль Эрмитажа был богатым длинным залом с рядами колонн, у которых стояли многочисленные бюсты, составленные из цветного мрамора. Мы, освободившись от своих верхних одеяний, долго разглядывали эти чудеса соединения скульптуры и минералогии. Из вестибюля вела широкая мраморная сахарного цвета лестница. То было нечто неземное. Роскошные золотые украшения, соединенные с ослепительно белым мрамором, представляли убийственную гармонию, которая вызвала одновременно у нас Женькой восторженные возгласы. Я еще и раньше видел эти чудеса, но воспоминания от прошлых посещений как-то сгладились у меня в сознании, и я созерцал все это, как новое для меня.

Каждый зал открывал перед нами все новые чудеса: роскошные столы, кресла, картины, колоннады, цветной мрамор, позолота, малахитовые изделия, стекло – все это сверкало и искрилось перед нами. То был целый город из роскошных залов и переходов. Громадное золотое дерево с заводными золотыми птицами, скрытое под стеклянным шатром, многочисленные царские безделушки из цветных каменьев и золота, предметы роскоши, различные виды часов, то в виде башен, то в виде колец, сделанных из стекла, камней и золота, были до того пестры, что я просто терялся (нужно добавить, что Женька меня скоро, правда, находил). Картины тут были большей частью старинные; все они были тяжеловесные, темные и мрачные, отражающие стили и направления старинных живописцев.

Я особенно был поражен некоторыми коридорами, окна которых были со стеклами розового цвета, ради чего панорама на Неву и Петропавловскую крепость озарялась бледным заревом; сначала я даже поддался на провокацию и решил, что снег по странным обстоятельствам принял розовый цвет, но потом мною и Женькой обманщики-стекла были достойно разоблачены.

Мы исходили такое множество залов, что я даже не берусь судить об их количестве; а сколько залов мы не посетили? Не следует забывать, что мы исколесили один лишь только этаж!

Напутствуемые желанием охватить больше залов, мы промаячили в Эрмитаже четыре часа, хотя для того, чтобы тщательно осмотреть его весь, требовались не часы, а целые дни. Устали мы, как загнанные псы, но, покинув Эрмитаж и очутившись на морозе, усталость эта в нас несколько притупилась.

– Ну, куда сейчас? – спросил Женька, когда мы стояли на набережной Невы.

Я предложил пройти по набережной мимо Адмиралтейства, до памятника Петра. Мы двинулись в путь. Со стороны Невы Зимний не был в лесах, и нам посчастливилось увидеть его белые колонны, розовые стены и ряды сводчатых окон во всем их величии.

Приблизившись к плоскому линейному Дворцовому мосту, я указал на тот берег Невы и сказал:

– Вот то серое здание – Академия наук; а там вход в Зоологический музей [72]. Нужно будет и туда сходить.

– Конечно, – не замедлил согласиться Женик.

– В этом музее я бывал столько раз, сколько раз я был в Ленинграде, – проговорил я. – Он мне очень нравится, и я никогда не упускаю случая.

На обложке рукой автора: Продолжние 3-ьего января в XIV тетради.

3-го января. (продолжение). По мосту громыхали маленькие красные трамвайчики и многочисленные автомобили, оставляющие позади себя в морозном воздухе синюю пелену дыма.

Перед Адмиралтейством, вернее, перед его крайними корпусами, стояли гигантские позеленевшие якоря, охранявшие въезды в ворота. На набережной, перед корпусами тянулись ряды одетых в иней деревьев, похожих на стеклянные гирлянды.

За Адмиралтейством, наконец, мелькнула скала с Петром на коне. Мы вышли на обширную площадь Декабристов, окруженную с боков оранжевыми корпусами Адмиралтейства, сзади ограниченную мощным Исаакием, темневшим в морозном воздухе из-за деревьев, а спереди – отрезанную Невой, к которой спускалась на набережной широкая каменная лестница с громадными вазами по бокам.

Нам волей-неволей пришлось причислить еще одну панораму к серии рисунков, ибо величественный Петька с простертою дланью, восседавший на точно живом коне, представлял исключительное зрелище среди обширного белого садика на площади с лазоревым Исаакием позади. Мы избрали подходящее место, с которого был виден вдобавок и один из фонарей перед памятником, так как он только обогащал композицию картины.

Почти не веря своим глазам, мы обошли кругом памятника, кое-как разобрали запорошенные снегом слова: «Петру Первому Екатерина Вторая», рассмотрели его со всех сторон, и лишь тогда я позволил себе произнести следующие слова:

– Вот теперь мы его созерцаем по-настоящему! Не то, что с крыши Исаакия.

Мы торчали перед памятником до тех пор, пока мороз совершенно не образумил нас. Чувствуя, что сгораем дотла, мы решили отдавать концы.

Мы обогнули садик, в углу которого стояла уже давно известная мне какая-то будка, назначение коей я не знал, и двинулись дальше.

Когда мы двигались мимо мощных стен и убийственных по величине колонн Исаакия, мы невольно задрали свои головы, чтобы лишний раз посмотреть на этого гиганта, и многозначительно переглянулись.

– Когда-то мы мечтали обо всех этих картинах, – сказал я, – и – теперь они перед нами наяву. Прямо как во сне.

– Привыкли торчать в Москве, – добавил Женька, – вот и кажется, что это не действительность.

Около Исаакия мы поспешили расстаться, ибо оба почти превратились в лед. Мороз был просто телораздирающий, я даже удивляюсь, как мы могли выдержать такой.

С большими усилиями я достиг ул. Герцена и нужной мне двери. Пройдя через парадное, я пересек дворик и, поднявшись по лестнице, предстал, наконец, перед «вратами моего ленинградского логовища».

Когда сегодня Нора пришла из детсада, она решительно подошла к Рае и почему-то обидчивым тоном заявила, что завтра у них новогодняя елка и им «всем велели придти с какими-то хлопушками».

– Какие хлопушки? Я что-то не понимаю, – рассмеялась Рая.

– А вот что на елке. – И Нора указала на пару хлопушек, висевших на ее елочке.

– Зачем же?

– Велели их зачем-то к платью сделать, – лопотала малышка.

Ничего не понимая, Рая позвонила руководительнице сада и узнала, что хлопушки должны были быть пришиты к платью, как украшения.

– Странный наряд, – удивилась Рая, вешая трубку.

– Да я и сама не знаю, зачем их нужно к платью, – проговорила Леонора.