Лев Федотов - Дневник советского школьника. Мемуары пророка из 9А

Лида притащила свои хлопушки, и мы соединили их со своими. Целый вечер мы возились вместе с этими хлопушками, привешивая их шелковому кремовому платьицу, которое Нора облачила на себя. Большие хлопушки мы разрезали и делали новые, так что, в конце концов, у нас на пианино уже лежали ряды золотых, серебряных и цветных хлопушек.

Рая все время удивлялась:

– Первый раз слышу о таком наряде: хлопушки на платье! Вот чудеса! Не понимаю, что за наряд!

Нужно сказать, что мы все полностью соглашались с ней. Леонора тоже была чрезвычайно удивлена и все время смеялась над хлопушками, болтавшимися на ней.

– Мошенничают они, вот что! – вдруг заявила она во всеуслышание.

– Ну-ну, – с шутливым упреком произнесла Рая.

Когда Нора уже спала, пришел Моня, и мы поужинали. Заведя разговор об «Аиде», Моня мне подал надежду, что, если у них в библиотеке филармонии будут ноты этой оперы, он притащит их мне.

Когда я раскладывал свою раскладную кровать, Моня вдруг спросил меня:

– Ну, как? Были в Эрмитаже?

– Были.

– И каково впечатление?

– Хорошее, – ответил я. – Женя даже сказал, что, отправляясь в музей или на выставку, ждешь всегда большего, а видишь меньшее и разочаровываешься, а здесь он мне сознался, что ждал меньшего. Он даже и не ожидал таких сюрпризов.

Я извиняюсь перед читателем, что забыл об этих Женькиных словах упомянуть раньше, но теперь, надеюсь, я уже вполне исправил этот промах.

– Значит, он меньшее ожидал? Тем лучше для нашего Эрмитажа, – сказал Моня. – Скажу, не хвалясь, об этом говорят очень многие приезжие, посетившие его.

4-ое января. Сегодня мы с Жеником никуда не ходили, и каждый отсиживался в своей хижине; правда, я все равно время не потерял.

Нора с самого утра улетучилась в детсад, где пробыла почти целый день; после она оживленно рассказывала нам всем о чудесах, существовавших на их празднике.

День сегодня был пасмурный, так что оконные стекла, покрытые льдом и снегом, совсем не пропускали света. Пришлось открыть внутреннюю створку форточки, находившейся в нижней части окна, чтобы лед немного стаял. Рая убрала с подоконника кастрюли, ибо образовалось зловещее море воды, каскадом падающее на пол в подставленную ладью. Когда снег немного стаял, можно было видеть сквозь балконную решетку белую полосу Мойки и дома на том берегу. Я, вспомнив свое давнишнее желание – по приезде в Ленинград нарисовать вид из окна квартиры моих ленинградцев, – решил именно сегодня удовлетворить свой интерес и тем самым открыть счет моим ленинградским рисункам.

Расположившись частью на столе, частью на подоконнике и вытащив одну из белых карточек, которые я захватил из Москвы для рисования, я принялся священнодействовать. Карандаш у меня был неважный, бледный какой-то, поэтому и рисунок у меня получился не слишком приветливым.

В комнате горел свет, так как без лампы ничего не было бы видно, и было похоже на то, что сейчас якобы был уже вечер.

К Моне скоро пришли музыканты – одна пианистка и скрипач, по внешности ничем не выдающие своей профессии. Оказывается, они явились для репетиции. Выставив на середину комнаты пюпитры, Моня извлек свою виолончель, и они расположились. Лишь только они начали, как я сразу же обратил внимание на мотив: честное слово! Он не был лишен приятности. Сразу чувствовалось, что они играли стоящую вещь. Мотивы кое-какие я запомнил, так как они глубоко врезались мне в память. Рая мне шепнула, что это трио Чайковского, его единственное трио.

Под музыку мне как-то и водить карандашом стало легче, и вскоре я мог смело отложить карандаш в сторону. Рая тщательно сверила готовый рисунок с реальностью и была удивлена тем, что я даже характерные черты сломанной балконной изгороди сумел подметить. На мой взгляд, рисунок вышел бледным и не слишком убедительным, но я стремился в нем изобразить лишь то, что я сам видел, и не вдавался в грезы живописи. К моей радости, я не заметил, чтобы Рая осталась моим творением недовольна, а с ее мнением я привык считаться!

Под вечер Рая сказала мне, что тетя Бетя, переехав на новую квартиру, пригласила нас сегодня отпировать новоселье. Моня ушел по делу и должен был сам явиться на место жительства своей родственницы.

Вечером мы с Раей отправились в путь. Поймав на Гороховой улице троллейбус, мы двинулись дальше, действуя четырьмя колесами машины.

– Знаешь, Рая, – сказал я, – мне почему-то кажется, что не я приехал к вам, а, что ты приехала к нам в Москву. Уж очень-то обстановка в троллейбусе напоминает московскую.

В ответ на это Рая мне сообщила, что звонивший домой Моня сказал ей о нотах «Аиды», полученных им из библиотеки филармонии. Я мигом же вознесся на десятое небо.

Вышли мы у Фонтанки; покружив по переулкам, весьма узким и темным, мы набрели на переулок Ильича и отыскали в нем нужный нам дом. Тетя Бетя, вместе с Саррой и Азарием, обитала в двух комнатах, сплошь заставленных мебелью и обвешанных коврами.

Нас они встретили с напущенной радостью. Понятно, что старая тетка сейчас же стала выуживать из меня сведения о жизни ее московских родственников и о моей жизни, в частности. Два детеныша Сарры и Азария уже спали, и только громадная ель с побрякушками, темневшая в углу, напоминала об их существовании. Бузотер Витька уткнулся лицом в подушку и свистел, как паровоз, а малышка Лиля ввиду своего чрезвычайно малого жизненного стажа спала, превращенная в маленький узелок. Во время чая явился Моня со своею неразлучной виолончелью. Немного погодя, вспомнив о чем-то, он извлек из нотного отделения брезентового футляра инструмента увесистую книжечку и сказал мне:

– На! Получай свою «Аиду»!

Прежде всего, я тщательно стал просматривать ноты с самого начала. Пробегая взглядом по строчкам, я рождал в сознании саму музыку и этому мне помогали слова, напечатанные вместе с нотами. Наконец-то я видел, как выглядит «Аида» в изображении нотными знаками!

– Я рад! – с сердечной благодарностью сказал я Моне, сидевшему около меня.

– Я очень доволен, – ответил он мне.

Мне не терпелось увидеть то, как выглядят в нотах мои любимые места оперы, но я сдерживался от преждевременного просмотра последующих страниц; я хотел по нотам провести всю оперу, так что все равно ничего бы не пропустил. Все же особенный соблазн увидеть ноты куплетов Амонасро в третьем действии заставил меня отыскать их, и я тщательно разобрал их, соединяя мотив со словами. Тут я впервые узнал правильные слова этих куплетов. Амонасро, разжигая в Аиде ненависть к Египту, напоминал ей о злодеяниях египетских деспотов и палачей! Он говорил: «Вспомни, вспомни, как враг, бесчестья полный, жилища и храмы безбожно осквернял! Беспощадно струились крови волны; губил старцев, детей и матерей!» Эти патриотические слова эфиопского царя-пленника возбуждающе действовали на меня.