Сергей Довлатов - Переписка С.Д. Довлатова с И.П. Смирновым

1. Рассказ с этим названием был С. Д. написан и опубликован в «Континенте» (1988. № 58).

2. Письмо И. С. с подобными перечислениями было отправлено С. Д., но затерялось. Очевидно, С. Д. при работе над рассказом отделил его от остальных писем И. С.

***

60. Сергей Довлатов — Игорю Смирнову

15 мая <1986?>

Дорогой Игорь!

Старался как можно дольше не отвечать, чтобы не возникало у тебя цейтнота, потому с большим запозданием благодарю тебя за очень дельное и точное описание разных туристских процедур. Все это мне очень пригодится. Один знакомый рассказал мне о такой таможенной шуточке. Разглядывая его часы, таможенник сказал: «Так, семнадцать камней… А нет ли у вас там где-нибудь восемнадцатого?..» Короче — спасибо огромное.

Костину фотографию Иосифу отправил, насчет фотоаппарата в письме спросил. Ответа (Бродский сейчас в Коннектикуте) еще не получил, да и не получу скорее всего, до переписки наш кумир не опускается. Буду ему звонить. Тем более что собираюсь просить его о содействии.

Дело в том, что, как ты, вероятно, слышал, на «Либерти» происходят всякие глупости. Внештатников разогнали. Потом восстановили, но не полностью, а на 50 %. Короче, возникли трудности с пропитанием. Начал я с того, что, забыв о чести, продал по телефону калифорнийскому русскому еженедельнику «Панорама» несуществующую повесть о любви эмигрантки Муси Татарович к гангстеру латиноамериканцу Рафаэлю. Муся олицетворяет эмиграцию и даже Россию, а Рафаэль — черт знает что. Но «Панорама» готова заплатить 1000 долларов за 100 страниц.[1]

А Бродского я хочу спросить — может, у него есть блат на Бибиси или в Голосе Америки.

Рассказ в «Ньюйоркере» появился.[2] Деньги, как всегда, оказались до зарезу необходимы.

Отправил тебе морем новую книжку. Ты ее либо уже получил, либо вскоре получишь.

Мой дружок Бахчанян откликнулся на атомную катастрофу в Союзе кровавым каламбуром: «Сказка стала Чернобылью».

В Лениздате вышел сборник «Ради безопасности страны»[3] — о чекистах. Действие одной из повестей («Знак на шоссе») происходит в Мюнхене, на «Свободе». Одного из главных (!) героев зовут — Довлат. Это — циничный прохиндей, заглушивший свои небольшие способности ради денег.

Все у нас более или менее здоровы. Некоторая пошлость заключается в том, что за исключением денег у меня все, в общем-то, хорошо. Стыдно иметь такие низменные проблемы.

Пока что — всех обнимаю. С.

1. С. Д. имеет в виду повесть, получившую название «Филиал» и печатавшуюся в «Панораме» (№ 350) с 1 января 1988 (первая редакция, отличающаяся от канонической, опубликованной в «Звезде» (1989. № 10).

2. «The Colonel Says I Love you» («Полковник говорит Люблю»), trans. by Anne Fridman // The New Yorker. April 27—May 5 1986.

3. Сборник «Ради безопасности страны» (Л., 1985) составлен из произведений семи авторов. Повесть «Знак на шоссе» написана Павлом Креневым и имеет целью дискредитацию «Русского общественного фонда помощи политзаключенным и их семьям».

***

61. Сергей Довлатов — Игорю Смирнову

26 мая. <1986>

Дорогой Игорь!

Получил «Беседу»[1], спасибо. Сам прочитал, процентов шестьдесят усвоил, позавидовал вам с Гройсом.[2] После чего «Беседой» завладели Вайль и Генис, а за ними на очереди — Бродский, который сказал, что утопия — это его старая слабость.

Я был у него на дне рождения и ушел оттуда в довольно мрачном настроении. Иосиф был веселый, очень приветливый, не гоношился и не ....ывался, уже покуривает, попивает вино, ни разу не спросил: «А кто пригласил такого-то?», как это бывало на его прежних юбилеях, короче — был очень славный, но вид у него совершенно больной, морда бледная, и ощущается какая-то гримаса обреченности. Он, собственно, прямо говорит: «Что мне еще делать — ждать смерти? Все уже произошло».

Его книга прозы («Меньше чем единица», эссе, статьи, путевые очерки) на английском языке — шикарно продается, уже отпечатан второй тираж. В принципе эта книга не рыночная, мудреная, да еще и с русскими мотивами, так что на продаже сказывается его имя, которое в Америке весьма популярно.

Из знаменитостей на дне рождения были — Сюзанна Зонтаг, из левого студенчества 60-х годов, а также — Барышников, который пришел с таксой. Еще мелькали какие-то неизбежные американцы — редакторы, слависты и т. д. В основном же собралась ленинградская публика в таком составе, что отсутствие твое, Попова или Вольфа как-то даже ощущалось. Вообще, Иосиф постепенно уяснил, что никто не будет так его любить, как ленинградские знакомые.

Про фотоаппарат я спросил. Конечно, Иосиф хотел бы его получить. Расходы будут возмещены, допустим, тем же мной. Я с удовольствием приму, таким образом, участие в этом подарке.

Если ты заглянул в мою книжку «Чемодан», то не показалось ли тебе, что об Андрее Черкасове написано злобно? Вообще-то я пытался заглушить свои социальные чувства. Кажется, не вышло.

Новостей особых нет.

Наш 4-летний сын Коля совершил недавно довольно экстравагантный поступок. Он вдруг из-за чего-то загоревал, надел куртку, вышел на лестницу, вызвал лифт, спустился вниз, отворил две тяжелые двери, одну из которых с трудом открывает мой отец, и ушел на улицу. Поймали его наши знакомые метрах в ста от дома. Вот так.

Обнимаю тебя и Ренату.

Твой С.

1. «Беседа» — «Религиозно-философский журнал» (1983—1993), ежегодник, под редакцией Татьяны Горичевой. Место издания: Ленинград — Париж (фактически — Париж). Под собственными инициалами И. С. напечатал в нем несколько статей, начиная с № 3, 1985 («Борьба с сознанием»).

2. Борис Гройс — постоянный автор «Беседы».

***

62. Игорь Смирнов — Сергею Довлатову

Дорогой Сережа,

на сей раз задержка с ответом объясняется не моей занятостью, а тем, что я — боюсь, не поверишь — пал жертвой всеевропейской Ходынки, которую учинил Горбачев. Выражаясь менее витиевато, я получил лучевую болезнь. 30-го апреля я попал под Чернобыльский дождь[1] на полпути между Констанцем и Мюнхеном. Хотя я и был в машине, но она оказалась ненадежной защитой. Затем у меня началась аритмия и, я бы сказал, рассеянность. Думал, что переработал. Врач радостно объявил мне: «найн», дескать, «радиоактивен». Полторы недели принимал отвратительный калий-йод. Сейчас чувствую себя лучше. Врач обещал, что облучение не даст последствий. На этом мои новости исчерпываются. Говорил с Володей Тольцем[2] о твоей халтуре на Станции. Тольц клятвенно заверил, что ты — первый в списке желаемых им авторов. Но деньги Станция получит только 1-го сентября. Поэтому заказы тебе последуют не ранее чем в октябре. Фотоаппарат мы получим из Ленинграда бесплатно. Спасибо за «Чемодан» (читая это слово в обратном порядке, получаем: «надо меч». Мне кажется, что в рассказе про Андрея ты, скорее, сдерживал себя, слегка попридушил социальную злобу, поэтому контраст «рассказчик/А. Ч.» несколько смазан. Но все-таки этот рассказ один из лучших в книжке. «Офицерский ремень» тоже хорош. Твои книжки — это последовательно проведенная полемика с литературой двадцатых годов. «Невидимая книга» полемизирует с лефовской «литературой факта», «Наши» — с «Одесскими рассказами» Бабеля. «Чемодан» — с «13-ю трубками» и другими советскими рассказами о вещах. Смысл полемики в последнем случае состоит, по-моему, в следующем. Вещь для писателей 20-х гг. — это некая безусловная ценность. Возможно, более существенная, чем ее владелец. Поэтому Вагинов, например, во всех своих романах выводит коллекционеров, спасающих в своих коллекциях, где даже конфетная обертка важна, революционный быт. Для тебя же обладание вещью — это результат какого-то абсурдного события: случайной встречи и дальнейшего расставания с женой, пьяной истории и т. п. Вещь у тебя свидетельствует о твоей личной истории, а не об истории революции. Очень печально то, что ты написал про здоровье Иосифа. Из Ленинграда такие новости: Попова, которому я направил вызов, не пустили в Германию; с другой стороны, Кривулину и, кажется, Лене Шварц предложили за свой счет издать сборники стихов. Спасибо за рекламирование «Беседы». Вот-вот должен выйти четвертый номер, по выходе немедля пришлю его тебе.[3] Он посвящен «творчеству». У Тани Горичевой[4], издательши (знал ли ты ее по Ленинграду?), хватит денег еще на пару номеров. Что будет далее — неясно. Что ты пишешь теперь, после «Чемодана»?