Лев Мечников - Неаполь и Тоскана. Физиономии итальянских земель

Любовь к родине – чувство национальности – послужила темой несметному количеству дифирамбов, од, в стихах и в прозе. Приходит время сделать и это, конечно очень возвышенное и очень похвальное, чувство предметом науки. Не в биографии итальянского сатирика, не в промежутке между двумя главами какой-нибудь статьи можно изложить те нормы, законы, сообразно с которыми живет и развивается это чувство в душе человека и человечества, и вывести потом из этих законов положительные научные данные насчет того: какую роль должна играть национальность в общественном устройстве? Нет. Вопрос этот слишком важный, а решение вопросов каких бы то ни было, не терпит суеты…

Но не моя вина, что мы живем в такое время, когда ни одному вопросу не дано еще окончательного решения, – такого, которое бы удовлетворяло всех и могло бы быть сдано в архив до представившейся в нем надобности. Конечно, в решениях на всевозможные вопросы недостатка не чувствуется; но одно то уже, что их так много, показывает, что настоящего решения всё еще нет. Первое, вытекающее прямо и последовательно из сказанного, неудобство состоит в том, что пишущий вечно подвергается опасности быть понят в весьма разных и часто противоречащих один другому смыслах – согласитесь сами: неприятная участь для пишущего…

В настоящую минуту вновь ребром поставлен вопрос, который давно уже считали решенным; а оказалось между тем, что о нем еще никто серьезно и не думал. Я говорю о вопросе права национальностей на самобытность перед системой общеевропейского государственного равновесия. Ловкий диалектик, партизан последнего из этих двух принципов, наголову разбил националистов крошечной брошюрой, имевшей громадный успех. А в действительности, наперекор всевозможным брошюрам, принцип национальности продолжает развиваться в сознании народном, и за неимением более нормальных путей развития, продолжает служить тормозом общечеловеческому развитию и порождает тысячи международных неурядиц.

Говоря об Италии, нельзя не заговорить о принципе национальности, так как ему обязана эта страна всем своим общественным развитием во все времена, а в особенности за последнее время. Правда, и этот принцип, как все принципы вообще, обоюдоострый, включающий в себе самом и свое отрицание.

Джусти своим поэтическим талантом быстро усвоил себе это, тогда еще новое, учение об итальянском единстве. На нем вырос и созрел его талант как-то внезапно, без последовательности; поэтому-то, может быть, мы и встречаем, даже в этот самый блестящий период деятельности Джусти, некоторое противоречие в нем самом между человеком и поэтом-пропагандистом. Противоречие это скоро после развилось в отъявленную непоследовательность, вовлекло Джусти, и как человека, и как поэта, в открытое противодействие самым этим началам, которые он принял с такой горячей любовью и так плодотворно усвоил себе из нескольких бесед с своими новыми друзьями…

Но об упадке Джусти будет еще время говорить. Лучше остановиться еще несколько на его медовом месяце, на той его поре, когда каждое слово его принималось с горячей любовью всей Италией, – когда Джусти действительно был силой, и силой, много способствовавшей успеху национального итальянского дела…

Во Флоренции в это время центром движения был отставной неаполитанский генерал Пьетро Коллетта [445] Pietro Colletta (1775–1831) – патриот и историк. , только что возвратившейся из австрийских казематов, где потерял здоровье и часть энергии. Как личность, Коллетта и тогда уже отжил свое значение. Но добытая им прежде известность и популярность в Италии заставляла молодых деятелей дорожить его, хотя бы только пассивным, содействием…

Немощность генерала Коллетты отчасти ограждала вечерние собрания в его зале от подозрений австрийских агентов и флорентийских шпионов. Предлогом для этих каждодневных собраний в его зале по преимуществу ученой и литературной молодежи служил большой исторический труд, предпринятый Коллеттой незадолго перед смертью. Адвокат Сальваньоли [446] Vincenzo Salvagnoli (1802–1861) – политик, памфлетист; как член «Молодой Италии» в 1833 г. был заключен в тюрьму вместе с Гверрацци. , Монтанелли, братья Гверрацци и Джусти содействовали ему, сколько могли, в его литературно-ученом предприятии. По всей вероятности, даже при самом начале, вечерние собрания эти и не имели никакого политического значения. Но при тогдашнем, всеобщем настроении умов всякое собрание очень скоро принимало весьма решительный, враждебный Австрии характер.

Заседания эти разыгрались заговором, весьма слабо задуманным, без малейшего вероятия на успех, не оставшимся однако же без последствий. Адвокат Сальваньоли, бывший до тех пор действительным главой движения, выказал при этой попытке столько робости и холодности, что расстроил навсегда свои сношения с названными выше молодыми людьми. С этих пор началось уже раздвоение во флорентийской партии действия, раздвоение, развившееся в 48 г. до весьма значительных и всем известных размеров.

Общество разрознилось. Гверрацци бежал в Ливорно, где скрывался несколько времени под вымышленными именами. Джусти, впоследствии перешедший совсем на сторону Сальваньоли и Джино Каппони, уехал в свою деревню. Коллетта был найден мертвым в своей постели пришедшими арестовать его полициантами…

Леопольд II в Тоскане делал большие усилия, чтобы не быть вынужденным играть в Тоскане роль австрийского комиссара, и потому прикрыл даже своим косвенным покровительством заговорщиков. Джусти вскоре вернулся во Флоренцию, где не было уже и помину о заговоре. Впрочем, по своей природной робости, Джусти сам не принимал в этом деле ровно никакого участия, не принял на себя ни одного из поручений, которые предлагались ему комитетом. Кроме робости своей, которую он ни от кого не скрывал, он оправдывался еще и отъявленной своей неспособностью к политике, которую и выказал впоследствии. На этот раз друзьям, впрочем, нужно было только его имя, пользовавшееся большой популярностью, и не без основания.

Тесным своим знакомством с Джусти воспользовались потом очень многие из тогдашних юношей, игравших потом более или менее важную политическую роль в Тоскане. Скептический отчасти и вечно иронический Джусти не позволял им увлекаться слишком при себе, хотя бы и самыми благонамеренными мечтами. Представитель того сельского элемента (о чем я говорил в первой части), который очень мало берется в расчет итальянскими администраторами всех партий, он был как нельзя более у места в их многочисленном кружке. И если Джусти много обязан Маццони, Монтанелли развитием своей мысли и таланта, то и они в свою очередь должны по праву уступить ему долю успеха, который имели впоследствии. К сожалению, став потом во враждебные один другому лагери, они не могли уже относиться друг к другу с прежней искренностью и беспристрастием.