Лев Мечников - Неаполь и Тоскана. Физиономии итальянских земель

После неудачного заговора, о котором упомянуто, маленький кружок никогда уже не мог собраться снова во всей своей целости. Отчасти внешние обстоятельства мешали этому; но и внутреннему разногласию было уже положено довольно основательное начало раздором с Сальваньоли. Тем не менее воодушевление поддерживалось долго. Попытка братьев Бандиера в Калабриях еще усилила его… Много горячо прочувствованных, художественных строф вылилось из-под пера Джусти под влиянием всё того же чувства. Это было святое для него время, хотя полное горя и страдания, но полное вместе с тем и того художественного смысла, который заставляет человека не падать под тяжестями гнетущих случайностей.

Нам итальянским ларвам, – пишет Джусти, – мумиям еще во чреве матери, – кормилица или даже повивальная бабка служит за могильщика. С нами Приор напрасно тратил воду крещеная; а умирая в другой раз, мы крадем себе похороны.

Посмотреть на нас – мы будто и отчеканены с изображением Адама; кажется есть плоть и кровь, но на самом деле мы стоящие на ногах скелеты…

С таким мертвым народом на что история? Что за дело скелетам до свободы, до славы? Не всё ли равно вам лавровый венок или кочан капусты? – Бормочите себе requiem без всяких разговоров

Души давно умерших! Как у вас хватает духу вновь являться среди нас? Слушайте меня: рано или поздно вам повредит наш воздух, он и для вас слишком могильный.

О вы, иезуиты-монахи, сбиры-инквизиторы! На что вам скопить мертвецов?

Зачем над нами целый лес штыков, с чего трутся о наши кости северные сабли?

Как можно смотреть с такой ненавистью на мертвецов? Пусть бы изучали на нас анатомию и отправлялись бы к черту!

О стены наших городов – величавые гробницы! Самые развалины ваши – апотеоза нашей жизни. Пусть же завистливые варвары сгладят их и засыпят самые могилы; а то они вдохновляют кости мертвецов…

Пусть мы трупы. Пусть придворные совы напевают это вечно, но пусть не забывают, что между мертвецами есть и Dies irae… [447] La Terra dei Morti, 1844 г. – Прим. автора . Dies irae – День гнева (лат.), т. е. день Страшного Суда.

Я очень жалею, что не могу привести вполне это замечательное стихотворение Джусти, где он, не теряя своей вечной, горькой иронии, подымается до высокого лиризма.

Чтобы ознакомить по возможности читателей с этой лучшей эпохой Джусти, приведу еще несколько более цельных отрывков из его стихотворения il Mementomo , следующего за предыдущим в хронологическом порядке, и написанного под влиянием того же настроения.

У кого хватит духу бродить в монастырских оградах, считая гробницы наших предков, – тот непременно увидит изображение четырех или шести доблестных, доживших до чести быть похороненными в мавзолеях…

Теперь прогресс… ни один осел не может издохнуть без того, чтобы ему тотчас не поставили бы хоть камня с надписью.

За самым гробом Макиавелли почиет труп Стентерелло…

Говорят, будто гроб приводит нас к истине. Да, как раз! Верьте кладбищу! Когда-нибудь наши потомки поцелуют с благоговением эти камни, с надписанной на них бесстыдной ложью, и скажут:

«Вот были молодцы наши предки! Что за непорочные жены, что за мудрые мужи?»

И замогильное чванство остается удовлетворено. И многие оставляют за собой, как светляки на камнях, нечистый след, который кажется серебром…

Вот герои нашего времени, которые крадут себе даже будущее!

А ты, выбивающийся из сил, чтобы жить без надувательства, – кто тебя защитит против надгробного слова? Умрешь – попадешь в руки биографу, он тебя заставит лгать и ты против собственной воли будешь шарлатаном, надувающим публику с высоты собственного катафалка.

Ей Богу! Я боюсь надгробных камней. Я непременно помечу в своем духовном завещании, чтобы меня опустили под землю без qui giace [448] Здесь почивает. . Дайте же ближнему гнить в мире,

Два эти стихотворения, весьма различные в сущности, навеяны одним и тем же строем мысли, что стало бы яснее, если бы я мог вполне привести здесь первое из них. Вызваны, как то, так и другое весьма распространенными в то время толками и доктринами во дворцах и аристократических салонах о том, что Италия земля смерти, что она закончила свое призвание и т. п. Италии, по их мнению, следовало робко плестись за остальными народами, предоставляя другим вести себя по пути дальнейшего социального совершенствования. Чтобы примирить с народной гордостью этот, конечно не лестный, рецепт будущего, налегали особенно на славу предков, на пластическую красоту гробниц, в которых погребла себя муниципальная Италия и на т. п.

Я боюсь растянуть свою статью бесчисленными выписками, а потому и ограничиваюсь этими двумя стихотворениями, взятыми почти наудачу. Выбирать было бы трудно. Этот период Джусти неисчерпаемо богат самыми разнообразными и бесспорно превосходными стихотворениями, пополняющими друг друга. Талант его достиг высшего своего развития, и дальше идти не мог. Собственная живучесть и сила событий поддерживали его долго на одной и той же высоте, пока наконец силы не растратились и общественные бедствия не нанесли ему рокового удара…

Отличительная черта таланта Джусти – яркое разнообразие, не изменившее ему и тут. Стихотворения всевозможных родов, от полной эпиграммы (как, например, Una levata di capelli involonlaria или Contro un letterato pettegolo e copista ) и до произведений высокого лиризма; едкие сатиры (напр. il Giovinetto ) и добродушная ирония в Amor pacifico или в San Giovanni – все проникнутые строгим и широким единством окрепнувшей мысли и горячо прочувствованного чисто итальянского направления…

1848-й год приближался быстро. Вступление на папский престол Пия IX было решительным переворотом в тогдашнем положении Италии и вызвало бездну самых радужных надежд – энтузиазм с одной стороны, – с другой дало возможность робкому большинству отойти, с сохранением некоторых приличий, от поднятого ими же знамени, отступиться от слов, сказанных слишком заносчиво в иное время…

События впрочем известны, а потому и повторять их нечего. Но в стихотворениях Джусти мы находим совершенно в другом смысле интересную, рассказанную почти факт за фактом внутреннюю историю Тосканы.

Стихотворение его il Papato di Prete Pero , написанное в самом начале 1846 г., может служить также вступлением в эту новую эпоху (самую кипучую, по крайней мере во внешности) его поэтической деятельности, слишком обусловленную конечно тем избытком жизненности и деятельности, которым кипело тогда всё итальянское общество…

Папство священника Перо и другое его стихотворение Supplica (просьба о заграничном паспорте) показывают достаточно, что Джусти не принадлежал к числу тех, которым с первых же уступок всё показалось в розовом свете и которым так легко стало жить в одной открывшейся возможности осуществить свои стремления, что они самую возможность эту приняли за осуществление или даже вовсе отказались от осуществления.