Лев Мечников - Неаполь и Тоскана. Физиономии итальянских земель

Во всех, впрочем, начинающиеся реформы вселяют некоторую степень успокоения; на душе у всех становится легче, и Джусти более или менее поддается всеобщему настроению. Он еще не намерен сдаться, примириться и сложить оружие. О нет – напротив. Открывающаяся возможность возбуждает в нем новые страсти, новые силы. Прочтите его Delenda Cartago или послание к медику Карло Гиноцци. Но у него является возможность с добродушной насмешкой говорить о предметах, которые вызывали еще недавно у него грозные и ядовитые проклятья. Он даже принимается за давно оставленную форму апологии, или басенки без нравоучения, чтобы написать своего Re Travicello – вещь, говорят, заставившую смеяться и самого Леопольда II, против которого она была направлена, и которому она повредила в глазах тосканцев, вероятно, больше многих красноречивых воззваний на ту же тему.

Из названного уже стихотворения il Papato и пр. видно, что Джусти и сам разделяет многие надежды. Но в этом же самом стихотворении мы видим то, что он понимает пустоту и шаткость того внезапного воодушевления в известную сторону, которое внезапно обуяло Италию при первых же обещаниях нового главы католической церкви.

Джусти полон надежд; но очевидно другое возбуждает его надежды. Он слышит восторженные речи вокруг себя, чувствует сам себя силой. Ему до того очевидной кажется победа, что он уже протягивает руку врагу в своем чудном стихотворении Sauf Ambrogio, из которого не могу не выписать хотя бы нисколько строк.

Vostra Eccellenza, сердитесь на меня, – начинает автор свой поэтический рассказ, – за некоторые мои дюжинные шуточки, и считайте меня анти-тедеском за мое желание выпроводить отсюда сбиров; – послушайте же, что случилось очень недавно со мною, как я бродя утром и не зная куда деться, зашел в собор Св. Амвросия в Милане…

Я вхожу; церковь полна солдатами, – этими северными солдатами, кроатами, богемцами, которые стоят навытяжку, как подпорки в винограднике»… Извините, Eccelenza, но мне показались сальными даже свечи, горевшие у большого алтаря…

Вдруг немецкая соната тихо, тихо раздается под сводами. Была молитва – мне в ней слышались вопли, такие звучные, торжественные, мрачные, что и теперь будто их слышу…

Я слышал в этом гимне ту горькую отраду, которую мы ощущаем, когда услышим песни нашего детства; наше сердце заучивает их с разного голоса и напевает нам их в горе. В них печальная мысль матери о пропавшем сыне, жажда мира и любви, тоска изгнанья – всё это заставляло меня качаться как пьяного…

Когда музыка умолкла, я задумался глубоко, и душа была печальна, но отрадна. – Я говорил себе: к нам шлют их, оторвав от родной кровли, из Кроации и из Богемии, чтобы они без отдыха порабощали нас, а сами не знали бы родины, и гибли бы, как стада в понтийских болотах…

Я бежал, чтоб не броситься в объятия усатому капралу, который стоял в дверях, черствый, прямой как столб.

С этим настроением Джусти входит в 1847 год.

Он начинает его длинным отрывком из никогда не оконченной им комедии I discorsi che corrono , что по-русски можно перевести если не буквально, то довольно точно словами: современные толки.

Главными действующими лицами этой комедии выведены Рак и Поддувалка, в которых мы узнаем тупицу-ретрограда и болтуна-либерала всех стран света и всех времен…

Этот многочисленный класс раков , – чиновников старого порядка послужил для Джусти неисчерпаемым источником для более или менее злых, но всегда глубоко комических сатир и эпиграмм. Не берусь даже переименовать их здесь. Рекомендую любителям la storia Contemporanea, la Supplica , о которой уже было говорено, и пр.

Эти стихотворения, в силу нового порядка получившие большую свободу распространения, – не только в Тоскане, но и в большей части Италии, – убивали ретроградов хуже самых либеральных реформ. По крайней мере от последних, благодаря Радецкому, они могли оправиться; но того позора, которому предал их Джусти, не в силах смыть с них никто и ничто.

Не нужно впрочем думать, чтобы он односторонне смотрел на них, или бы ограничил поле своих действий одними отъявленными раками , которых положение было столько же жалко, как и смешно. Нет. Он тут же не упускает из виду и вечно-юного паразита, успевшего значительно перемениться со времен Аристофана и Плавта, меняющегося ежедневно и ежечасно в угоду сильным мира и обстоятельствам, но никогда не исчезающего с лица земли.

Впрочем, классы административные внушали поэту какое-то особенное пристрастие. Он постоянно возвращается к ним, если и оставит их порой на минуту, увлекшись достойным его оригиналом другой породы. Класс этот действительно обилен и многообразен в Тоскане, и Джусти особенно ловко умел схватывать самые тонкие, едва уловимые оттенки его. По его стихотворениям, написанным в одном 1847 году, можно бы было написать весьма подробное изыскание о быте тосканского чиновничества в те времена. Особенно интересно с этой стороны его стихотворение: Конгресс Сбирров ( il Congresso de’ birri ), где представлены три весьма интересные экземпляра этого многочисленного сословия…

Джусти далеко не был весь поглощен этой своей деятельностью. Он видел не одну только сторону события, о чем достаточно свидетельствуют его Sortilegio (Колдовство), посвященное им двум друзьям своим Мейеру и Орландини, докторам, вылечившим его в конце 46 г. от опасной горячки. Затем его вдохновенные строфы Привидениям 4-го сентября (1847 г.) блистательно заканчивают этот год его поэтической деятельности. Перевести всё это стихотворение нельзя, а в отрывках оно бы потеряло слишком много, да и потребовало бы того художественного перевода, на который я не чувствую себя способным.

Радостной «Застольной Песней» ( Brindisi ) Джусти встречает наступающий 48 год.

Друзья! – говорит он, – наша Италия, разорванная страна, так сразу и воскресает снова. Мы рабы, мы горсть людей смеем совершенно свободно говорить о свободе?

И так попросту, в дружеской беседе, почти семейно, устраивать общественное дело. Шутка ли это! да в другом месте нас бы и Бог весть куда отправляли за это.

…Без задних мыслей – поклянемтесь здесь же, все честные люди, забыть чванство, болтовню и ссоры, не краснея идти вперед.

Смотрите. К концу выходит, что умные-то и перехитрили злодеев. Те, которые злобствуют против угнетенных, кончат тем, что себя же сгубят…

Посмотрите, рукою варваров Павия, Милан залиты итальянской кровью. Но тише… Но бросим сравнения, и перестанем сводить счеты. Пусть всякий без фраз принимает свою славу и свои ошибки…

Но этот, встреченный так радостно, 48 год оказался роковым годом для Джусти, и не для одного Джусти…