Лев Мечников - Неаполь и Тоскана. Физиономии итальянских земель

Засвидетельствую факт, сам по себе довольно многозначительный. Стихотворения Джусти, из которых приведено уже достаточно выписок, для того чтобы и тот, кто не знал прежде о их существовании (если найдутся такие между читателями), мог бы убедиться в том, что они очевидно вызваны событиями, среди которых жил этот поэт, – что их невольно принимаешь за его же собственное profession de foi [450] Вероисповедание ( фр .). . Готов на основании их поручиться, что автор в действительной жизни поступал именно так, а не иначе. Они слишком глубоко прочувствованы, слишком дышит искренностью каждая их строчка – для того, чтобы можно было заподозрить самого поэта во лжи, – я уже и не говорю про наглую, сознательную ложь… На деле выходит совершенно иначе. Джусти, так художественно понимавший всю несостоятельность слишком смелых надежд, возбужденных в легко примиряющемся большинстве, робкими уступками, – был с тем вместе горячим приверженцем партии Джино Каппони и Ридольфи. Он даже написал торжественную оду своему Re Travicello ; но она вышла донельзя бледна. Немудрено – Джусти не был создан для этого рода поэзии. Такие таланты, как он, имеют и свои права и свою строго-обусловленную физиономию, и потому не всегда поддаются субъективным чувствованиям своих счастливых обладателей… Много придется высказать, по долгу беспристрастия, истин довольно горьких о самой личности поэта; но талант его, тем не менее, остается чист и без пятна…

Тосканское движение начала 1848 г. настолько затеряно в общем итальянском тогдашнем движении, что очень многие из русских читателей могут не знать характеристики тогдашних флорентийских партий, группировавшихся вокруг нескольких более или менее известных личностей. Должно сознаться, что самые партии эти во многих отношениях были делом слишком случайным, личным и не всегда разнились одна от другой принципами или основаниями. Это в особенности сбивает иностранцев, мало знакомых с подробностями Тосканской истории этого времени. Я избавляю себя от какого бы то ни было исследования насчет партий вообще, но о партии Ридольфи и Каппони нужно сказать несколько слов, так как ей оставался верен Джусти до самого конца, т. е. до вступления австрийских войск во Флоренцию…

Партия эта, явившаяся как оппозиция пьемонтской, унитарно-монархической партии, может быть охарактеризована именем федерально-монархической партии; только для полноты нужно прибавить, что в ее состав главным образом вошли аристократический и аристократически-бюрократический элементы. Благодаря честности своих предводителей, эта партия с самого начала была принята очень хорошо всеми за исключением немногих, слишком горячих приверженцев пьемонтской пропаганды. Люди, не разделявшие сущности воззрений Ридольфи, Каппони и Риказоли – т. е. те, которые, с помощью ливорнского движения, составили потом демократическое министерство при Леопольде II и наконец триумвират – жили очень долго в добром согласии с аристократически-федеральной партией. Это объясняется тем, что крайняя партия тогда еще не была организована, не имела решительной, определенной программы. Приверженцы лотарингского зала, из династических видов конечно, противодействовали, весьма основательно, проискам Джоберти и Карла-Альберта: на первое время этого было совершенно достаточно…

При таком положении дел, Джусти был выбран депутатом и мог, не портя вовсе своих отношений к Гверрацци, Монтанелли и другим, поддерживать министерство Ридольфи…

Прежде чем идти дальше, мне кажется, интересно будет читателям узнать, как сам Джусти смотрит на свои новые обязанности, как представителя народного. В собрании его стихотворений мы находим весьма интересный аргумент относительно этого. Его сатира «Депутат», во многом конечно относящаяся, главным образом, к его политическим противникам, на которых он, по свойственной человеку вообще, а поэту в особенности, исключительности, смотрит как на личных врагов – может быть отчасти применена и к нему, как члену того же депутатского собрания…

Розина! – говорит он своей возлюбленной, – депутату вовсе нет никакой надобности понимать что-нибудь в государственных делах: если он читает хоть одну газету и удерживает ее в памяти, – он настоящий Ликург.

Также совершенно лишнее ему понимать финансовые вопросы: довольно, если он знает о существовании этого, до крайности скучного предмета. Законы же ему даже и не следует знать, потому что они сами их может исправлять…

Продолжение той же самой сатиры, в особенности ее последние строфы могут служить доказательством тому, что в Джусти в это время накопилось порядочно горечи против тех из его друзей, которые в депутатском собрании тогда составляли систематическую оппозицию аристократическим притязаниям министерства. «Мы все братья»! – говорит он, – «но, черт возьми! Я хочу, чтобы брат мой думал так же, как и я, а не то убить его. Каин говорил, что Авель были страшнейший кодино»…

Демократическая партия не становилась открыто враждебно против министерства Ридольфи, пока война против Австрии была единственным политическим вопросом, потому что в необходимости войны обе партии эти были согласны между собой. Но едва возникли другие вопросы, по поводу которых министерство высказало свои аристократически-бюрократические стремления, весьма оживленная борьба завязалась между министерством и оппозиционными депутатами. Джусти и душою, и телом перешел на сторону первого, и в это время написал даже свою оду Великому герцогу, о которой уже упомянуто…

Странно, что в то же самое время он написал последнюю свою сатиру против бюрократии, – сатиру весьма едкую, показывающую между прочим, что он понимал, как нельзя лучше, ложное положение, в которое всё больше и больше становились представители административной власти, по отношению к делу освобождения Италии. Сатиру эту перевести здесь нельзя; она имеете заглавие: «Совет Советнику», Consiglio ad un Consigliere , и начинается следующим образом: «Господин советник! – скажите вашему патрону, что мир совершенно прав, идя так, как идет и проч.».

Каким образом Джусти, сам так энергически содействовавший распространению в массах стремлений к самостоятельной народной жизни, мог в такую решительную минуту пристать к партии, очевидно уже раскаивавшейся в тех уступках, к которым она была вынуждена временем и обстоятельствами? Признаюсь, это такой вопрос, на который я не могу дать в нескольких словах удовлетворительного ответа. Увлеченный борьбой и озлоблением партий, Джусти, вероятно, и сам не замечал, до какого чудовищного проявления разработал он то внутреннее противоречие, над которым и сам он, и его друзья благосклонно когда-то подшучивали…