Лев Мечников - Неаполь и Тоскана. Физиономии итальянских земель

Идеал гражданской Италии никогда не жил и ничем не заявил себя в конкретной действительности. Он несвоевременно явился на свет во время реакции древнему миру, которого он был законный сын и наследник. Возмутившиеся варвары, в руках которых на этот раз была сила, задушили было младенца… Молодая Италия сумела восстановить его по тем следам, которые он оставил по себе во множестве художественных произведений. Она угадала его в прерванном ряде полуразрушенных памятников прошедшего. В разрешении этой мудреной загадки ее колоссальный успех.

Итальянец – федералист по природе, по развитию. Его личность, как и каждый клочок его земли, имеет свою резкую физиономию, которая не хочет, не может стереться, ни во имя ничего на свете. Пока феодально-католическая и нео-протестантская безличность давали свой строй общественности, итальянцы считали себя неспособными к ней, не видя за пределами выработанных вне Италии форм ничего возможного. Одни впадали в полный индифферентизм, признавая чем-то неизбежным, фатальным, самой историей оправданным, паразитизм своего существования. Другие мстили обществу за то, что считали себя не для него созданным. И это было и в частной, и в политической жизни их. Свято хранимая многими память о давно перенесенных ими обидах, давала им силы на злобу, на месть. Но единства и в ненависти этой не было…

Единство явилось тогда, когда «Молодая Италия» указала им, что народ имеет свое призвание, свой идеал общественности, задавленный, отстраненный на время варварами, покончившими римский мир, но способный возродиться. И этого было довольно. Во имя лучшего будущего, во имя стремления каждого клочка своей земли, каждой своей отдельной личности, не утрачивая собственную физиономию, жить в обществе – Италия почувствовала свое единство…

«Централизация во имя личности и федерализма!» – Это покажется пожалуй вопиющей нелепостью, набором противоречащих одно другому слов…

Но во-первых – мы еще и не говорили о централизации, а только о единстве стремлений, настроения всеобщей мысли, которое необходимо должно заявить себя фактом, но может обойтись при некоторых условиях и без централизации… Во-вторых – и да будет это сказано раз навсегда – жизнь идет сцеплением всевозможного рода противоречий…

Нет сомнения, что при некоторых условиях, внутреннее единство может заявить себя и без централизации. Но в Италии именно этих-то некоторых условий и не было…

То, что человек способен вполне понять и вместить в себя – того нет надобности говорить ему – он сам найдет его, отроет из бездны подробностей, мелочей и побочностей, которыми всё существенное бывает обыкновенно опутано в будничной действительности. А вся громадная заслуга «Молодой Италии» заключается именно в том, что она из осколков итальянской жизни возродила, так сказать, идеал народный. Другие поняли и приняли этот идеал, насколько он был нужен им, доступен, по плечу им… Большинство, увлеченное святой верой великого слова, только почувствовало свое призвание, но у него не хватило духу заглянуть ему, так сказать, в лицо – узнать, в чем оно и что оно? Но и этого было совершенно достаточно для того, чтобы раздуть в грозное пламя истинно народной вражды ту злобу, которая давно кипела в сердцах, не обессилевших окончательно под развращающим гнетом общественного замирания. Говоря другими словами: хватило сил на борьбу со старым, но на постройку нового их не оказывалось…

Если бы Италия, как Илья Муромец, просидела бы сиднем триста лет, то, может быть, она и встала бы, как богатырь, сильная и могучая – враг побежал бы от одного ее взгляда, и новая жизнь – эта Дантовская vita nuova – явилась бы, как Минерва во всех регалиях и зацвела бы на славу. Но такие превращения возможны только в сказках. В действительности же, кто заснет на 300 лет, тот не сохранится, а проснется изнеможенный и полусгнивший от застоя… Италия в это время замирала, но не коченела, не спала. Народились в ней поколения более или менее паразитные. Они не видели даже средств бороться против врага иными средствами, как те, которые сам он давал им.

Вот при какой обстановке появляются здесь ремесленные братства…

Теперь я могу поближе подойти к самому предмету, а потому я прямо приступаю к главному вопросу: что действительно нового вносят с собой эти братства в истории развития итальянской общественности?

На это можно ответить одним из пунктов самой их программы, тем именно, в котором говорится, что работники составили между собой ассоциации для того, чтобы достигнуть своего нравственного и физического благосостояния, и что ассоциация решается вступить в состязание с капиталом. Но состязание это ей самой является не в смысле уличной драки, не насилием она будет действовать для достижения своей цели, а чисто внутренним путем, путем, который бы можно было назвать экономическим, если бы рутина политической экономии не извратила это слово в общем сознании нашего поколения.

Удастся, или нет? – Это вопрос посторонний, который здесь необходимо обойти по весьма простым и понятным причинам. Но не в этом одном весь интерес самого дела…

Теперь всё это еще только в будущем. Как факт, существуют только подобные ассоциации и именно в указанном мною смысле. А это не шутка…

Но вникнем прежде в самый вопрос, так резко поставленный здесь, отчасти, может быть, и без их собственного ведома, итальянскими ремесленными братствами, вопрос между трудом и капиталом. Политическая экономия, пользовавшаяся до сих пор монополией в разрешении подобных вопросов, только запутала их своей неудачной quasi- научной, и более мифической терминологией… Под словом капитал она понимает то благодетельное и неопределенное вместе с тем божество, которому поклоняется вместе с ней вся буржуазная плутократия. В ней капитал всё, и всё капитал, она труд смешивает с ним до известной степени.

Итальянские работники смотрят иначе. Для них капитал нечто весьма определенное.

Объясняется этот практический взгляд таким образом.

Производительностью вообще называют тот многосложный процесс, посредством которого лицо или общество обращает в годный для своего потребления продукт вещество или материал, составляющий природное богатство его. Активная роль в этом процессе принадлежит труду. Вещество является, как материал его. Прибавьте к этому орудие, посредством которого труд обращает свой материал в продукт общественной (или личной) производительности. Вот три главные элемента производительности, вне которых не может быть никакой другой. Если бы вся общественная жизнь ограничивалась одним этим процессом, то самое понятие о капитале никогда не могло бы зародиться…