Лев Мечников - Неаполь и Тоскана. Физиономии итальянских земель

Но всё это вовсе еще не характеризует итальянское дело. Основанием всякого народного дела, всякой государственной или общественной системы было конечно другое непосредственное, нерефлектированное чувство. Мы всё еще не знаем: жертвует ли Италия всеми сторонами органического, общечеловеческого своего быта исключительному положению угнетенной народности, в котором она находится?

Если так, то что можем дать мы ей, кроме того дилетантского отчасти сочувствия, которое возбуждает в нас каждое страдание чужого нам, совершенно постороннего лица, или народа. Ведь мы сами, благодаря Господу Богу, не находимся в подобных ей обстоятельствах…

Или самая народная жизнь, благодаря именно этим исключительным обстоятельствам, не жертвуя в сущности ничем, – выработала себе иную самобытную дорогу и продолжает идти вперед к общечеловеческим целям, но не тем рутинным путем, который выработала история других европейских народов, не терпевших того усложненного гнета, который суждено было вынести ей? Если справедливо это последнее положение (в чем я совершенно убежден в настоящую минуту), то итальянское Risorgimento – неоцененный факт для физиолога, представляя ему совершенно новую сторону общественной жизни, в которой не могли не определиться весьма ярко и резко, с новой совершенно точки зрения, тысячи коренных условий общечеловеческого быта и условий, которые не выяснились, не заявили себя в жизни других народов, шедших совершенно иным и односторонним путем исторического развития.

Но убедиться в том, что оно именно так, я не могу без некоторого отступления от главного предмета моего письма. Однако же я решаюсь на это, так как этим отступлением только и выяснится мой взгляд на итальянские ремесленные братства, и тогда будет понятно, почему я придаю им такое широкое и общее значение…

Но прежде всего надо, как можно резче и определеннее, поставить самый вопрос. Он сводится весь к праву национальностей , выработанному в летописях Италии до общечеловеческого права.

На сколько искренно провозглашено было это национальное право, нам до этого нет дела. Гораздо интереснее знать, представляет ли оно не больше, как дипломатическую фикцию, случайный принцип, временное отступление от теории европейского равновесия, или что иное?

Известно, что всякое радикальное изменение в мире международной юриспруденции не только не остается без весьма существенных последствий в мире государственном или гражданском, но что, напротив того, оно само является только, как последствие нового шага вперед, сделанного народами на поприще внутреннего устройства своего быта, т. е. на поприще чисто государственном или гражданском.

Признание принципа национальности не в теории, а в самой жизни, должно необходимо предполагать новый шаг вперед, или по крайней мере новое видоизменение в самом внутреннем устройстве быта, если не всех народов, то по крайней мере тех, в пользу которых он будет признан… Но дело в том, что самый принцип национальностей является до крайности туманным, неразработанным и неопределенным. Ни одна национальность не представляет в настоящее время тесно единой и компактной массы – переход от итальянцев, например, к французам, или к немцам даже вовсе не так крут и обрывист, чтобы сразу можно было решить: кому – Германии или Франции, Италии или кому бы то ни было другому, должна принадлежать такая-то провинция. В опровержение этого же принципа приводят еще и Швейцарию, которая только и может существовать во имя принципа равновесия, и которая между тем так довольна своей судьбой, что не переменит добровольно свое устройство ни на какое другое… всё это трудности, над которыми конечно следует призадуматься и которые даже положительно неразрешимы с точки зрения прежних понятий о равновесии…

А признание европейского равновесия считают громадным движением вперед, сделанным на поприще развития общественности. Оно таким и было в действительности, но потому, что в нем принцип, плод человеческой мысли, был признан всеми и противопоставлен материальной силе. Государства общим согласием клали предел честолюбию и жадности завоевателей; гарантировали политическую личность противу другой, сильнейшей ее, открывая таким образом возможность каждому государству отказаться от исключительной централизации, необходимой для развития в нем возможно большей военной силы, но препятствовавшей развитию всех других сторон общественности. Но это желание так и осталось одним желанием. Политические же личности – отдельные государства, которым таким образом гарантировалась их независимость в составе своем, всё еще представляли слишком много случайного. Теория стратегических границ является как необходимый вывод принципа равновесия. Признавая существование Швейцарии, например, необходимым для европейского равновесия, державы должны гарантировать ей обладание тесинским кантоном, который наверное вздумал бы отпасть от нее, если бы Швейцария задумала завести у себя французское гражданское устройство. Система европейского равновесия не имеет в себе ровно ничего, что бы гарантировало ее самое против подобных случайностей, при которых необходимо будет прибегнуть всё к той же материальной силе.

Самая Италия до сих пор вовсе не представляла стройного органического целого. Она стремится стать такой. История ее за последнее время (т. е. с начала тридцатых годов) становится похожей на историю Франции, но взятую навыворот. Едва Франция, упорно централизированная при всех Людовиках, начиная с XI, и даже в самое время революции, начинает поговаривать, хоть и стороною, о федерализме, – федеральная искони Италия начинает стремиться к единству. Чиро Менотти [224] Чиро Менотти (Menotti; 1798–1831) – итальянский патриот; казнен австрийцами. первый произнес это слово после Наполеона I, и все насторожили уши. Но Менотти не успел выясниться.

Затем преемники его являются вполне фанатиками централизации, больше всех французских султанов – от Карла Великого и до Наполеона последнего включительно. Если единство Италии в глазах итальянцев меньшее зло, которое они готовы принять на место большего – т. е. австрийского ига, то почему же унитарные речи Наполеона и самая субальпийская республика были здесь так мало популярны? В устах Наполеона слово это действительно звучало поражением всяких тедесков [225] Итальянизм: tedesco – немец. … А меньше чем через двадцать лет идея эта находит себе защитников во всех концах Италии.

Еще одно обстоятельство, которого не следует упускать из виду, – самая ненависть к австрийцам далеко не была в Италии таким универсальным и осязательным фактом до появления «Молодой Италии». Карбонары мирились с Австрией или интриговали в пользу конституционной Франции, т. е. они сами не ясно сознавали, к чему стремились. Только с появлением «Молодой Италии» эти стремления переходят в ясное и живое понимание как внутренних, так и внешних врагов Италии. «Перейдите за Альпы, и мы снова братья»: эти прекрасные слова встретили общий отголосок как в Неаполе, так и во Флоренции, и теперь сделалось ясно, кого надо ненавидеть и кого любить. В этом великая заслуга «Молодой Италии». С глубокой верой в свой народ, она показала ту светлую блестящую роль, которую могла играть Италия в современном мире. Она указала тот идеал, к которому упорно стремились федеральные республики времен Возрождения и осуществить который помешала им враждебная сила северных варваров.