Лев Мечников - Неаполь и Тоскана. Физиономии итальянских земель

Величие Макиавелли заключается в том, что, следуя хронологически за Савонаролой, он возвышается до реального представления об идее государственности и его только относительной, условной зависимости от человеческого произвола. Вся публицистическая и политическая деятельность секретаря флорентийской республики проникнута признанием того, что явления государственности подлежат своим непреложным законам, и пытливым стремлением проникнуть в эти законы, уловить объективную связь между весьма отдаленными политическими событиями, разложить на его составные части – так сказать, анатомировать государственный механизм. Он первый изучает и наблюдает политический мир точно так же, как умный лоцман, например, изучает особенности опасного моря, по которому ему приходится плыть, понимая очень хорошо, что никакая благонамеренность не поможет ему в борьбе с противными ветрами и течениями, с подводными камнями и мелями; что только разум и знание дадут ему возможность миновать все невзгоды, подчинить себе безразличные стихии и благополучно ввести свой корабль в желанную гавань. Эти-то особенности ставят его неизмеримо выше не только всех его предшественников и современников, но и тех метафизиков общественности и государственности, которыми столь богата Европа в течение трех веков, последовавших за реформацией. Можно смело сказать, что из всех публицистов первых восемнадцати веков христианства, Макиавелли ближайший к нашему времени по трезвости и реальности своих политических воззрений [338] Исключение следует сделать в пользу едва ли не одних физиократов и экономистов. – Прим. автора. . Он один стоял у рубежа позитивного периода обществознания, когда европейская мысль еще только устремлялась в метафизический его период.

Всего более к Макиавелли следует применить то, что выше мы говорили об эмпиризме итальянской публицистики вообще. Как анонимный автор «Пастырского ока», так точно и Макиавелли мало заботится о том, какое место займут его исследования в общей сокровищнице человеческих знаний. Он прежде всего итальянский гражданин, поглощенный исключительно мыслью о том, чтобы вывести свое отечество из той бездны политических зол, в которой оно тонет. Он торопится дойти до частных решений практических задач, совершенно не заботясь об общих научных законах, о методологическом прогрессе. Свое реальное, строго логическое мировоззрение он высказывает без всякой внутренней целостности, часто в нелепой, разрозненной форме рецептов против того или другого политического недуга Италии вообще и Флоренции в частности. Тогда он целые свои трактаты посвящал мелочным и сомнительно-гуманным целям, как, например, трактат «О средствах усмирить жителей Кьянской долины» ( Modo da praticarsi contro i popoli ribellati della Val di Chiana [339] Точное название: «Del modo di trattare i popoli della Val dichiana ribellati». ), или даже и более общеизвестный его трактат «О войне», написанный с специальной целью убедить флорентийцев в необходимости заменить кондотьеров правильным республиканским войском: «кто поручает защиту своей свободы другим, тот заслуживает быть рабом».

Нельзя не подивиться той глубокой силе ума, проницательности и меткости психологических наблюдений, знанию людей и событий, которые Макиавелли выказывает на каждой странице своих сочинений. Но можно прочитать его целый трактат о «Государе» или любую из его «речей о декадах Тита Ливия» и не составить себе определенного понятия о том значении, которое имеет Макиавелли в истории развития общественных наук. Он нигде не высказывает своего политического миросозерцания систематически. Его личная гениальность служит для него заменой сколько-нибудь установленного и последовательного метода исследования. «Я погрузился в княжества, – говорит он о себе, – я хотел знать, как поступают они, кто их приобретает, удерживает в своей власти или теряет. История государей и тиранов раскрыла мне мысли и действия их политики. Я их и сообщаю народам для поучения» [340] «Machiavelli a San Casciano». – Прим. автора . [Автор дает вольный пересказ известного письма к Ф. Веттори в 1513 г. – Прим. М. Юсима .] . Более точных указаний на методы политических исследований у него нет. Как Адам Смит создает целые школы зкономистов-эмпириков, сам слишком часто забегая вперед голого и недальнозоркого эмпиризма, так точно и Макиавелли создает школы эмпириков-публицистов, слишком часто возмущающих нас своей неспособностью проникнуть в глубь наблюдаемых ими явлений так, как проникал великий маэстро, – перерождающих политическую науку в какую-то каббалистику; искусство «вызывать великие последствия сочетанием мелких причин» – в эквилибрическую пляску на туго натянутом канате противоречий, двусмысленностей и надуваний. Но когда умный и талантливый современный публицист (о котором мы будем говорить ниже) принимается, наконец, за подведение итогов всей этой разрозненной, отлитой в мириады ничем не связанных между собой афоризмов и поучений деятельности, – то мы видим, что очень немногое еще остается сказать или сделать для того, чтобы политический эмпиризм раз навсегда мог считать свое дело теоретически поконченным; чтобы самые сложные и запутанные вопросы государственности могли быть сданными на решение той научной антропологии, создание которой составляет честь мыслителей и ученых нашего времени…

«Кто не знает теперь наизусть поучений Макиавелли? Они составляют свой особый род. Нельзя, вступив в сферу его соображений, не усвоить себе тотчас же его манеры. Его речь, спокойная и ясная, без тени схоластики, охватывает все случаи государственной борьбы, и никогда он не преминет указать пальцем действительного врага; никогда не ошибется в своем указании. На каждой странице он открывает новые и непредвиденные горизонты… Его нельзя сократить или сжать, не уничтоживши его совершенно… Он срывает маску с героев Петрарки, нерешительно лавировавших между республикой и монархией и примирявших своей личностью эти две непримиримые государственные формы. Обрисовывая наипротивоположнейшие политические роли трибуна, тирана, кондотьера, пророка, – восстановляя с поразительной точностью смысл замечательнейших событий греко-латинской древности и выясняя механизм и значение крупнейших государственных переворотов своего времени, – он в первый раз сопоставляет лицом к лицу политические противоречия, разбирает их, указывает их взаимные соответствия и соотношения, вырабатывающиеся в междоусобной войне. Он почти изъят от первородного греха всех публицистов, рассматривающих государство как нечто изолированное и само в себе, – изъят от мономании политических верований, от пошлого сомнамбулизма литературно-политических вождей, фарисеев. Более того: прежде на реформы смотрели как на величайшие бедствия, видели в них только хаос и слепую случайность, классифицировали их по Аристотелю на семь категорий и изыскивали все средства к их немедленному пресечению. Макиавелли же учит создавать реформы, учит создавать и разрушать отжившие порядки, противопоставлять живую и вечно подвижную силу силе традиции.