Виктор Кунин - Последний год жизни Пушкина

Но и в целом «Памятник» восходит к воспоминаниям Пушкина, прежде всего — юношеским. Даже само подражание (весьма условное), каким был «Памятник» по отношению к Горацию и Державину, напоминает о латинских уроках Кошанского и Галича, о знаменитом лицейском экзамене 1815 г. Всю жизнь Пушкина, вплоть до последних месяцев, Державин играл определенную роль в его поэтических пристрастиях. В статье «Мнение М. Е. Лобанова…», которая уже цитировалась, он сказал, тоже как бы подводя итог: «Имя великого Державина всегда произносится с чувством пристрастия, даже суеверного». Но еще важнее, что, по тонкому наблюдению М. П. Алексеева, всем своим тоном и складом, стихотворение как бы обращено к любимому, безвременно ушедшему другу Антону Дельвигу. С ним связаны светлые воспоминания начала поэтического пути. Прозорливость Дельвига, предсказавшего судьбу юного Пушкина, потрясает. Ведь и в элегии на смерть Державина Дельвиг сказал:

А преемнику Державина было тогда всего 17 лет! Дельвиг для Пушкина, об этом уже приходилось говорить, незаменимо сочетал в себе друга личного, безмерно его любящего, и поэта незаурядного, и знатока литературы выдающегося, близкого по вкусам и пониманию поэзии самому Пушкину. Нащокин и Вяземский, может быть, порознь и давали Пушкину нечто близкое к тому, что нес ему Дельвиг, но арифметика в человеческих отношениях плохая помощница — две половины здесь не составляют целого. Еще в 1831 г. он сказал печально:

Теперь, в 1836-м, очередь подошла. Пушкин вовсе не стремился к концу, но не ощущать его приближения не мог. И в «Памятнике» всей сложной ассоциативной цепью обращался к Дельвигу. Помните, весной Пушкин побывал на его могиле. 25 марта было написано «Художнику»

В обращении к Дельвигу, быть может, разгадка того, что автор «Памятника» решился сказать вслух правду о совершенном им и о будущем его поэзии. Теряя понимание окружающих, Пушкин не стал «оспоривать глупцов», он мыслию обратился к умному и проницательному другу, которого уже не было на земле.

Но где Дельвиг, где Лицей, там непременно должен быть и Кюхельбекер. Казалось бы, непосредственной связи с его именем в «Памятнике» нет — только общий намек на декабристов. Однако это не совсем так. Вспомните письмо, полученное Пушкиным от «невольного сибиряка» Кюхли (написано 12 февраля 1836 г., гл. 2, № 19). Там довольно подробно говорится о тунгусах, и почти нет сомнения, что это «дикое» племя появилось в «Памятнике» под влиянием письма Кюхельбекера.

Трагичны две последние строки стихотворения. «Приемли равнодушно» — так, скорее всего, присоветовал бы Дельвиг. Но самому Пушкину всегда не хватало равнодушия к клевете, а в юные годы и к хвале. Скольких мук стоили ему грязные наветы, сплетни, злобные доносы в 1820-м, в 1826–1827 гг., в 1834-м и теперь, в 1836-м! Он мог еще «не оспоривать глупца», но прощать подлеца, даже не обращать на него внимания — нет!

Словом, повторим, при всей своей философичности и общезначимости, «Памятник» — манифест не творца-небожителя, не гения-отшельннка, а произведение глубоко личное, крик души затравленного Пушкина. Глубоко прав был Гоголь (кстати, один из трех-четырех людей на земле, по-видимому, знавших подлинный текст), когда написал: «Стоит только вспомнить Пушкина, чтобы видеть, как верен этот портрет! Как он весь оживлялся и вспыхивал, когда дело шло к тому, чтобы облегчить участь какого-нибудь изгнанника или подать руку падшему».

«Мы не знаем даже, — замечал академик Алексеев, — готовил ли Пушкин свой «Памятник» к изданию или же стихотворение вылилось из-под его пера свободно, естественно, непреднамеренно, только для того, чтобы успокоить сердце, умерить захлестывавшие его через край чувства справедливого негодования, и он беседовал наедине с самим собой или, пытаясь заглянуть в будущее, через головы своих недогадливых и неблагодарных современников, обращался непосредственно к потомкам»…

Да, конечно, к потомкам, но в то же время, это было рассуждение с самим собою о жизни и смерти. Противоречие между неотвратимостью человеческого конца и таким странным, но стойким у каждого из нас (и у него!) желанием жить оказалось неразрешимым для Пушкина. На обороте черновика «Памятника» он записал карандашом:

Любезный мой Павел Воинович,

Я приехал к себе на дачу 23-го в полночь, и на пороге узнал, что Наталья Николаевна благополучно родила дочь Наталью за несколько часов до моего приезда. Она спала. На другой день я ее поздравил и отдал вместо червонца твое ожерелье, от которого она в восхищении. Дай бог не сглазить, все идет хорошо. Теперь поговорим о деле. Я оставил у тебя два порожних экземпляра Современника. Один отдай кн. Гагарину, а другой пошли от меня Белинскому (тихонько от Наблюдателей, NB) и вели сказать ему, что очень жалею, что с ним не успел увидеться. Во-вторых , я забыл взять с собою твои Записки; перешли их, сделай милость, поскорее. В-третьих , деньги, деньги! Нужно их до зареза.

Путешествие мое было благополучно, хотя три раза чинил я коляску, но слава богу — на месте, т. е. на станции, и не долее 2-х часов en tout [178] В общем (фр.) .

Второй № Современника очень хорош, и ты скажешь мне за него спасибо. Я сам начинаю его любить, и, вероятно, займусь им деятельно. Прощай, будь счастлив в тинтере и в прочем. Сердечно кланяюсь Вере Александровне. Ее комиссий сделать еще не успел. На днях буду хлопотать.

Вот тебе анекдот о моем Сашке. Ему запрещают (не знаю зачем) просить чего ему хочется. На днях говорит он своей тетке: Азя! дай мне чаю: я просить не буду.

Пушкин — П. В. Нащокину.

27 мая 1836. Из Петербурга в Москву.

<���…> 27 числа этого месяца состоятся крестины, Тетушка и Мишель Виельгорский будут восприемниками. В этот же день Таша впервые сойдет вниз, потому что до сих пор Тетушка не позволяла ей спускаться, хотя она вполне хорошо себя чувствует, из-за страшной сырости в нижних комнатах. Вчера она в первый раз выехала в карете, а Саша и я сопровождали ее верхом. <���…> (фр.)