Виктор Кунин - Последний год жизни Пушкина

Этого мало, убив все наши журналы, она убила и свой собственный. В «Современнике» участия Пушкина нет решительно никакого <���…> Впрочем, это все бы ничего: остается еще дух и направление журнала. Но, увы! вторая книжка вполне обнаружила этот дух, это направление, она показала явно, что «Современник» есть журнал «светский».

<���…> Мы уже несколько раз имели случай говорить, что в литературе необходимы талант, гений, творчество, изящество, ученость, а не «светскость», которая только делает литературу мелкою, ничтожною, бессильною и наконец совершенно ее губит; что литература есть средство для выражения мысли и чувства, данных нам богом, а не «светскости», которая очень хороша в гостиных и делах внешней жизни, но не в литературе. Да, мы это повторяли очень часто и очень смело, потому что в этом случае за нас стоят здравый смысл и общее мнение <���…> Милостивые государи, умейте садиться в кресло, будьте в гостиной, как у себя дома, — все это прекрасно, все это делает вам большую честь; видя, с каким искусством вы садитесь в кресло, с какою свободою любезничаете в гостиной, мы готовы рукоплескать вам; но какое отношение имеет все это к литературе <���…>

И это «Современник»? Что ж тут современного ? Неужели стихи барона Розена и похвалы «светским» людям за то, что они умеют хорошо садиться в кресла и говорить в обществе свободно?.. И на таком-то журнале красуется имя Пушкина!..

— Молва, 1836. ч. XII. № 13, 3 августа.

Милостивый государь Александр Сергеевич!

Имею честь препроводить к вам все статьи, находившиеся у меня на рассмотрении; из них только Челобитную я не подписал потому, что надобно избежать и слова вельможа , дабы отклонить возможность применения и намеков, которых читателю искать весьма натурально. Затем печатать и эту статью я не нахожу, с своей стороны, препятствия.

Из статей, возвращенных вам прежде за подписью Цензуры, князь Михаил Александрович желает видеть №№ XV и XVI мелких стихотворений, принадлежащих автору в Мюнхене; ибо обе статьи сии пропущены Комитетом в его отсутствие. Потому прошу вас всепокорнейше доставить эти №№ или прямо к его сиятельству, или прислать их для доставления на мое имя.

С истинным почтением и преданностию имею честь пребыть вашим милостивый государь покорнейшим слугою Ал. Крылов.

А. Л. Крылов — Пушкину.

25 июля 1836. Петербург.

В статье Челобитная сомнение мое относилось только к одному слову вельможа ; потому я, с своей стороны, не могу остаться равнодушен, если бы это одно слово повлекло исключение за собою 8-ми стихов. Если неудобно заменить его каким-либо другим, то соблаговолите доставить мне эту статью к завтрашнему заседанию; может быть, Комитет внесет в журнал и оставит в том виде, как я имел честь препроводить ее в последний раз. Подобным же образом, может быть, я в состоянии буду удержать и в статье г. Гоголя намеки о сахаре и ассигнациях; соблаговолите прислать ко мне эту часть статьи; завтра вечером я буду иметь честь возвратить ее с окончательным заключением.

А. Л. Крылов — Пушкину.

27 июля 1836. Петербург.

Милостивый государь Александр Сергеевич!

Возвращая находившиеся у меня статьи, имею честь известить, что в сочинении г. Гоголя Комитет согласился допустить шутку на предпочтение Ассигнации , оставив, однако, исключенным другое место о сахаре .

Стихотворение под № XVI: Два демона и пр . предложено было князем Михаилом Александровичем снова в сегодняшнем заседании, и Комитет признал справедливее не допустить сего стихотворения, за неясностию мысли автора, которая может вести к толкам, весьма неопределенным.

Относительно замечания вашего на предполагаемые в № XVII-м точки, «что цензура не тайком вымарывает и в том не прячется», долгом почитаю присоединить, с своей стороны, что цензура не вправе сама публиковать о своих действиях; тем более она не вправе дозволить посторонние на это намеки, в которых смысл может быть не одинаков. По крайней мере я не могу убедиться ни в позволительности отмечать точками цензурные исключения, ни в том, чтобы такие точки могли быть нужны для сбережения литературного достоинства.

А. Л. Крылов — Пушкину.

28 июля 1836. Петербург.

<���…> Как бы то ни было, а эскадрон мой, как ты говоришь, опрокинутый, растрепанный и изрубленный саблею цензуры, прошу тебя привести в порядок: убитых похоронить, раненых отдать в лазарет, а с остальным числом всадников — ура! — и снова в атаку на военно-цензурный комитет. Так я делывал в настоящих битвах, — унывать грешно солдату — надо или лопнуть, или врубиться в паршивую колонну Цензуры. Одного боюсь: как ты уладишь, чтобы, при исключении погибших, эскадрон сохранил связь, узел, единство? возьми уж на себя этот труд ради бога, составь разорванные части — и сделай из них целое. Между тем — не забудь без замедления прислать мне чадо мое (рукопись), потерпевшее в битве; дай мне полюбоваться на благородные его раны и рубцы, полученные в неровной борьбе, смело предпринятой и храбро выдержанной, — я его оставлю дома до поры и до время . <���…>

Д. В. Давыдов — Пушкину.

18 мая 1836.

Из Симбирской губернии в Петербург.

Сделай милость отсеки весь хвост у статьи моей «О партизанской войне», от самого слова «в отдельных действиях», и приставь хвост, тебе посылаемый. Кажется, этот будет лучше. При всем том прошу поправить слог как в нем, так и во всей статье. Я их писал во все поводья, следственно, перескакивал через кочки и канавы; надо одни сгладить, другие завалить фашинником, а твой фашинник из ветвей лавровых.