Евгений Курочкин - Александровка Азовского района Ростовской области. История села в архивных документах и трудах краеведов

С этого времени МАКАРОВСКИЙ отходит от политической деятельности, посвящая время и силы работе в обществе «Народное просвещение».

В конце 1917 г. Михаил решает уехать из Азова. Он послал запросы и заявления в ряд городов – подыскивает себе работу по внешкольному образованию. В его бумагах сохранились вырезки из газет с объявлениями земских управ, приглашавших специалистов по народному образованию. Хранятся и положительные ответы Ярославской, Пермской, Никольской (уезд Вологодской губернии), Бугурусланской земских управ. Что помешало Макаровскому осуществить свое намерение? Вероятно время. Это конец декабря 1917 г. – январь 1918 г. Разгоралась гражданская война.

Не только неудовлетворенность своей деятельностью в Азове побуждала Михаила уехать куда-нибудь. О работе нужно было думать еще и потому, что вся та разнообразная деятельность, которой он занимался в азовском Совете, обществе «Народное просвещение», в библиотеке, редакции газеты, вечерней школе и т.д. – не оплачивались. Это была бесплатная общественная работа. Положение изменилось только с избранием М. Макаровского членом городской управы (членам управы полагался оклад). Но оклад он получал всего два месяца – до своего добровольного ухода с этого поста. И вновь встал вопрос о работе.

По этому поводу брат Михаила Александр писал: «Зная отца и мать и отношения в семье, я с уверенностью могу сказать, что брат от родителей не слышал и намека на то, что нужно самому зарабатывать на жизнь. Но Михаила, конечно, тревожила и раздражала его, если можно так выразиться, житейская неустроенность» [3.– С. 130].

В «Отчете общества «Народное просвещение» за 1917 год» в разделе о вечерней школе для взрослых перечислены фамилии всех преподавателей и их профессии. М. А. МАКАРОВСКИЙ, сам составлявший этот отчет, о себе написал: «…без определенных занятий». В этой оценке сквозь призму иронии относительно своего положения проглядывает горечь.

Заслуги Макаровского в области просвещения были бесспорны. И пришедшие к власти в Азове в 1918 г. большевики приглашали Михаила Ароновича занять пост заведующего народным образованием, но он отказался.

С мая 1918 г. Азов становится прифронтовым городом. В Азове на валу были установлены пушки. В ст. Елизаветинской стояли белоказаки, в Ростове и Батайске – немцы. В Азове красные формируют Азовский революционный полк. Члены ревкома не ночуют дома, потому что опасно. Город посещают вооруженные отряды, между которыми часто нет ни согласия, ни взаимодействия.

В это время, когда нужно сидеть дома, когда вся общественная мирная жизнь замерла, Михаил подводит итоги своей деятельности, осмысливает их.

«… Мне уже 25 лет… Быстро промелькнула молодость, ласково и загадочно улыбнувшись. Словно не бывало ни юношеской свежести мысли и чувства, ни веры в себя и свои силы, ни непосредственности переживаний. И не знаю, зачем и за перо взялся. Ведь миросозерцания своего не изложу потому что… его нет. Так-таки нет. Т.е. того цельного, стройного, продуманного и созданного жизнью комплекса убеждений, а есть, несомненно есть определенное отношение к отдельным вопросам человеческой жизни, отдельным сторонам бытия, отдельным задачам современности. Но это ведь не миросозерцание! А потом весь я какой-то не свой, чужой.

…Можно ли обосновывать равноценность людей на том, что каждый человек – творец жизни? Нет … далеко не каждый… Темная масса в творчестве не участвует; и будет ли когда участвовать?

… И теперешний ужас свидетельствует ли о том, как многие утверждают, что человеку «дана» была слишком большая свобода, что он перепился ею, опьянел и теперь дебоширит? Не раб ли теперь человек своей темноты, невежества, животных инстинктов еще в большей степени, может быть чем раньше? Не нуждается ли он в освобождении, раскрепощении духа?»…

Последние строки записи от 27 июня 1918 г.: «Как страшно чувствовать, что над тобой уже захлопнулась (да…да…навсегда!) крышка гроба!… не жить бы…» [4].

Одна из знакомых Михаила, Елена Пеленкина, позже рассказывала его сестре Анне о встрече с ним незадолго до его гибели: «Он сказал, что чувствует близость смерти» [3.– С. 133].

Люди, знавшие Михаила, впоследствии удивились, почему он все—таки не уехал из Азова? Считал, что ему нечего бояться? Жаль было прерывать работу только начатую? Не хотел оставить людей, которые пошли за ним, которых он любил, которые любили его?.. И он откладывал, откладывал. Тем более, что уже ни с кем ни списаться, ни связаться – шла гражданская война.

Н. Г. Козарезов, занимавшийся в кружке М. Макаровского, вспоминал, что МАКАРОВСКИЙ «обладал глубокими знаниями в области естественных наук, был прекрасным антирелигиозником. Достаточно было прослушать два-три его доклада на антирелигиозные темы, как от твоих религиозных убеждений не оставалось и следа…». Священнослужители его не жаловали, конечно. Потом близкие предполагали, что был донос священника…

Кто выдал М. Макаровского карателям, за что Михаил МАКАРОВСКИЙ, отказавшись от сотрудничества с большевиками, был казнен? На эти вопросы и сегодня нет точного ответа.

Известно, что 26 сентября 1918 г. (в июле того года красные покинули город, а белоказаки заняли), в Азов прибыл карательный отряд белоказачьего офицера осетина Икаева. Иосиф Аронович, которому в то время было 17 лет, впоследствии вспоминал: «26 сентября 1918 года. Стояла сухая жаркая погода. Вечером по Атаманскому переулку, где мы жили, прошел вооруженный отряд осетин в пешем строю. Их было человек 50. На них были высокие меховые шапки. Только позже мы узнали, что это был карательный отряд вешателей есаула Икаева. Он творил скорую расправу в городах и деревнях Донской области.

27 сентября. Часов в 10-11 дня трое вооруженных осетин появились в нашем доме по Атаманскому переулку. На ломанном русском языке они спросили, здесь ли живет студент МАКАРОВСКИЙ. Перед ними появился Миша. Он был очень бледен. Он сказал: «Это я». «Пойдем!» – ответил осетин. Они ушли. Никто из нашей семьи не мог и подумать, что мы видели его в последний раз. Я немедленно побежал сообщить Георгию Евдокимовичу Котелевцу [2] о том, что Миша арестован. Запыхавшись, я прибежал к нему. Он жил у берега Дона в расстоянии примерно получаса ходьбы. Когда я ему сказал об аресте, он побледнел. Сказал, что сейчас пойдет узнать, кем он арестован и где он. Я побежал обратно домой через центральную площадь, мимо городской управы. И здесь я увидел его… висящим на столбе. Я не видел его лица, я знал, что это он. Я не посмел взглянуть ему в лицо, вероятно, ужасное… На телеграфных столбах висели еще люди. Я бросился бежать от этого кошмара. Я пересекал площадь. В тишине, которая царила на площади, раздался гортанный крик. Он был обращен явно ко мне. Я остановился. Ко мне подошел осетин из группы карателей. «Ты кто?» и ударил меня в лицо. К нам подошел, вероятно, офицер. Он спросил: «Он был большевик?». Я покачал головой. Тот, который меня ударил, сказал: «Повесим его рядом!» Офицер ответил: «Иди и не беги». И я поплелся домой. Я умирал от тоски и горя. Я пришел домой и бросился на кровать. Плакать я не мог. Вошла мать: «Что с Мишей?» Я ответил: «Не знаю». Я не мог ей сказать правду. Так продолжалось час или два. Старшая сестра Анна вбежала в комнату с криком: «Они его убили. Мне сказал это Немченко» (наш сосед). Горе, огромное горе на нас свалилось. За что его убили? Это был самый бескорыстный человек во всем этом городе, возможно, и самый одаренный. Он ничего не хотел для себя. И вот итог…» [5.– С. 11-13].