Юрий Ладохин - Эдинбург – Москва. Лиловый вереск среди лип и берез. Из цикла «Истории бессмертное движение»

После несчастного случая с Генрихом II, уже при Карле IX в 1563 году произошли кардинальные изменения в службе охраны. Ядро придворной гвардии состояло теперь из двадцати рот фламандцев (по 100 человек) и трех рот швейцарцев (по 200 человек). Однако отметим, что вплоть до отречения от престола в 1830 году последнего из старшей ветви Бурбонов, личные покои французских монархов охраняла именно шотландская гвардия.

Незаурядные воинские навыки, храбрость и предприимчивость шотландцев во все времена ценили и в России: «Зарождение контактов между народами северной части Британского архипелага и жителями восточнославянских земель относится к XI—XIII вв. Для этого времени характерен миф о „родстве“ скоттов и скифов; источники фиксируют посещение кельтскими миссионерами восточнославянских земель; воинскую службу в дружине князя Ярослава I Мудрого оркнейского ярла Рёнгвальда I; династические связи Рюриковичей с королевским домом Шотландии. В XIII в. связи между шотландцами и русскими временно прерываются, возрождаясь на новом рубеже: ХV-ХVI в. В XVI в. превратности Ливонской войны приводят наемных шотландских солдат и офицеров сначала в плен, а затем на ратную службу могущественного московского государя. Повелением Ивана Грозного шотландцы расселяются в окрестностях царской столицы, вместе с английскими купцами закладывая основу британской общины, существовавшей в Москве до начала XX в. и окончательно распавшейся уже в советское время – в 1920 году» (из автореферата диссертации Олега Ноздрина «Шотландцы в России конца XV – начала XVIII веков», 21.09.2001 г.).

Не преуменьшая успехи шотландских эмигрантов в торговой сфере и дипломатии, необходимо отметить все-таки, что наиболее «многочисленной профессиональной категорией „российских шотландцев“ были „ратные люди“. Начиная от пленных, перешедших на службу к Ивану IV (ок. 1573 г.), иностранцы постоянно фиксируют присутствие шотландских наемников в царском войске. В середине 10-х – конце 20-х гг. XVII вв. основным формированием шотландских солдат и офицеров являлась „шкотцкая рота бельских немец“. В годы Смоленской войны 1632—34 гг. значительную часть офицерского корпуса московской армии составляли шотландцы, находящиеся под командованием полковника (позднее – генерала) А. Лесли. В конце XVII – XVIII вв. среди наиболее известных „шотландских военных России“ – П. Менезий, П. Гордон, И. Чамберс, Я. и Р. Брюсы, Я. Кейт, В. Фермор, С. Грейг, и др. Будучи одной из старейших, шотландская военная эмиграция не только опередила формирование в России национальных воинских контингентов ряда других народов, но и нередко брала на себя руководство общими силами иноземцев, выступая через своих лидеров представителем всех „немцев“ перед лицом царя» (Там же).

В глазах русских привлекаемые к военным кампаниям легионеры из далекой Шотландии имели (помимо отваги и отточенных ратных навыков) и еще одно неоспоримое преимущество. В отличие от поляков или шведов, они не являлись для России «историческими» врагами, с которыми постоянно приходилось вступать в военные конфликты из-за территориальных споров. В связи с этим, даже будучи наемными воинами, шотландские солдаты и офицеры воспринимались как надежные защитники российских интересов.

Однако нельзя сказать, что шотландская диаспора была такой уж многочисленной. В шестнадцатом столетии число шотландцев, приехавших в Россию, составляло около сотни человек. В эпоху Смоленской войны 1632 – 1634 гг. между Русским царством и Речью Посполитой она достигла пикового значения – почти четыре тысячи. Во второй половине XVII века опять снизилась до нескольких сотен человек. Несмотря на такие колебания, шотландские эмигранты в течение этих двух столетий уверенно входили по численности в десятку иностранных диаспор, проживающих на территории России.

Во времена царствования Петра I, в начале XVIII века дворянство Российской империи, в отличие от представителей боярских родов в предыдущие столетия, стало без предубеждений принимать в свои ряды представителей шотландских знатных семейств Бальменов, Ферморов, Рамсеев, Дугласов, Брюсов и Огильви.

Но состав шотландской диаспоры пополнялся не только за счет родов с древним генеалогическим древом. Приезжали представители и более низких сословий. Лекари и торговые люди, «солдаты удачи» и оружейных дел мастера, да и просто авантюристы прибывали в Москву и другие крупные российские города в поисках лучшей доли, убегая от религиозной нетерпимости и многочисленных войн, нищеты и бытовой неустроенности. Почти каждый, похоже, хотел сделать на новом месте карьеру, получить стабильный заработок и разбогатеть, а затем вернуться в родную Шотландию «на щите», доказав соотечественникам, что он чего-то стоит. Некоторые, как и задумали, возвращались к диким шотландским скалам, но большинство из них оставались, пускали корни, полюбив эти русские просторы и приютившую их страну.

Отметим, что шотландская диаспора в России сформировалась гораздо раньше, что возникли шотландские поселения в Америке, Австралии и Новой Зеландии. Так что «российский опыт» вполне гармоничной адаптации эмигрантов с севера Британских островов к местным условиям и новой культурной среде, думается, оказался для более поздних волн эмиграции весьма полезным и поучительным.

Конечно, ввиду интеллектуальной подготовки и приемлемого уровня управленческих навыков преимущество для адаптации в новых условиях имели представители шотландского дворянства. С ходу проявив себя на «государевой» службе и на военном поприще, они были отмечены царскими наградами и ощутимыми привилегиями. Уже в семнадцатом столетии регистрируются правительственные документы, подтверждающие наделение шотландских эмигрантов поместными землями (Гамильтоны и Лермонты), передачи им патентов на отдельные виды деятельности (к примеру, семилетняя привилегия для военного инженера Александра Краферта на производство поташа). С XVIII века привычными становятся грамоты о возведении в дворянское достоинство, пожаловании графского или баронского титула (взять хотя бы одного из сподвижников Петра I Якова Брюса или придворного банкира времен царствования Екатерины II Ричарда Сутерланда).

Вместе с тем, новоприбывшим из далекой Шотландии дворянам тяжело было тягаться по социальному статусу с верхами московской аристократии: «Дворцовые разряды ХVI-ХVII вв. отказывают им в праве находиться среди окольничих и бояр, останавливая карьерные успехи на уровне стольника – достаточно почетном, но, несомненно, занимающем более скромное положение на служебной лестнице, чем первые думные чины. Данные о земельных владениях Р. Данбара, Я. Шава, Ю. Держана, Я. Вуда, П. Гамильтона и т. д., показывают, что большинство указанных шотландцев по своему поместному окладу не дотягивали до положения выборных дворян, и лишь в исключительных случаях некоторые из них, вроде А. Краферта, получали такие имения, как представители более высоких социальных групп господствующего класса. Конечно, иноземцы могли расширять имения (в результате купли, удачных браков, получения очередных „царских милостей“ и т. д.), как это сделают в XVIII в. Брюсы, благодаря пожалованиям 1708, 1710 и 1722 годов вошедшие в число крупнейших земельных собственников Российской империи» (из автореферата диссертации Олега Ноздрина «Шотландцы в России конца XV – начала XVIII веков», 21.09.2001 г.).