Людмила Липатова - Прошли годы, десятилетия…

– Как и любая культура.

– Если бы, предположим, записывали наш разговор в конце девятнадцатого века, мы бы говорили о деятельности отца Иринарха (в быту Ивана Семёновича Шемановского), в общем-то, о том же самом, что происходит и сейчас. Да, он миссионерствовал, и тогда ненцы вобрали что-то православное в свою культуру. Они впитали, как губка, образ Николая Чудотворца, какие-то православные символы, что-то переработали для своей культуры и пошли дальше. И мне интересно посмотреть, что происходит сейчас. Либо они вбирают что-то новое, какие-то новые символы для того, чтобы переработать и пойти дальше со своей так называемой традиционной культурой, но сохраняя свою культуру именно как ненецкую. Либо они готовы уже к культурному сдвигу и полному изменению образа жизни, культуры, оседанию и растворению, вот именно этническому растворению в этом плавильном котле под названием «европейская цивилизация».

– То есть это приведёт к тому, что произойдёт глобализация, как мы говорим?

– Да-да-да. Я пока не знаю, для чего они это делают, для чего им это нужно.

– А что изменилось за эти пять лет?

– Сложно сказать об изменениях, я только вижу, что проходит достаточно глубоко осмысляемая работа у самих протестантов-миссионеров. Они понимают, что первый их христианско-апостольский запал прошёл, когда они, как апостолы, прибыли на эту языческую землю и очень активно стали здесь работать. Это обернулось большими конфликтами, потому что принять христианство – значит запретить пить кровь в тундре, наложить запрет на какие-то очень жизненно важные для кочевников обычаи. Обряды, которые осмыслялись как языческие, запрещаемые Библией, повлекли конфликты в семьях, имели психологические, социальные последствия в тундре. Я разговаривала со многими миссионерами, которые понимают, что нужны какие-то новые стратегии, новые методики, что христианство должно быть контекстуализировано именно для ненцев. Происходит осмысление того, что они находятся здесь в очень необычной среде, что у ненцев культура завязана на их образе жизни, вынимая что-то из этой культуры, появляется опасность, что они просто потеряют какие-то основы, жизненные устои. И для многих миссионеров сейчас является жизненно важной задачей принести христианство в тундру, но при этом сохранить кочевой образ жизни. Нахрапом такие вещи не делаются.

– В основном почти все религиозные течения стремятся отстаивать свои догмы любыми методами, и это тоже ни к чему хорошему не приведёт. Естественно, ничего в мире нет постоянного, всё меняется, и очень надеюсь, что к лучшему. И утверждать, что всё неизменно, всё должно быть так, а не иначе, это просто не реально.

– Да. К тому же всё-таки христианство можно характеризовать сложным словом – эксклюзивистское. Да, именно не эксклюзивное, а эксклюзивист-ское. То есть христианство – это единственная верная религия, которая вряд ли примет ислам, как одно из альтернативных религиозных направлений, или буддизм, или какое-либо язычество. В отличие, например, от буддизма, который, в общем-то, инклюзивисткий, то есть он вбирает в себя разные религии, не провозглашает себя единственно верным. Традиционные культуры вбирают всё как губка. Они не говорят, что вот наша ненецкая религия единственно верная, у нас свои боги, у вас свои боги. А христианство говорит – нет, есть только единственный бог, а ваши боги и не боги вообще. Поэтому здесь возникает конфликт. Так или иначе, он всегда возникнет между культурами, потому что миссионер, который сюда приезжает, является носителем своей культуры, помимо всего прочего.

– Наверное, даже прежде всего.

– Да, согласна. И поэтому внедрять христианство для них, я рассуждаю с их точки зрения, и при этом не привносить какие-то свои культурные элементы невозможно. Нет чистого христианства, всё же переплетено, растворено друг в друге.

– В конце концов, в нашем российском православии очень многое от язычества пришло. Та же Масленица, по большому счёту, тоже древнее языческое празднество.

– Да, это бесконечная тема.

– Чуть-чуть отвлекусь. Совсем недавно отмечалось столетие Ванги -знаменитой провидицы. По телевидению выступал один из православных священников, который сказал, что чудеса, которые приписывают ей, идут от сатаны. Получается, знаменитая Матрона Московская имела дар от Бога, потому что она жила при монастыре? А Ванге не довелось жить при монастыре, поэтому в её предсказаниях присутствует дьявол?

– Мы с вами рассуждаем, как интеллигенты, которые или вне религии, или называющие себя общехристианскими верующими.

– Кстати говоря, Татьяна Алимовна, вы верующая?

– Мы все верующие. Я верю в Бога, но не являюсь прихожанкой ни одной из церквей.

– Это помогает вам быть более объективной в своих исследованиях?

– Да. Моя изначальная позиция толерантна, то есть я хочу знать, что происходит. Ни что есть плохо или что есть хорошо, а какие вообще изменения проистекают. Мы не живём в изолированном мире, мы всегда контактируем с другими культурами. Наша русская культура, наше православное христианство являются результатом всевозможных исторических процессов. Что происходит сейчас с ненецкой культурой? Это один из исторических процессов, который мы наблюдаем, и должны посмотреть, что будет.

– То есть, как я понимаю, совершенно не должно быть никакого предвзятого мнения? И ни в коем случае не вмешиваться в происходящие процессы? Предположим, вы пришли в чум, начали выяснять их отношение по тому или иному вопросу, но свою точку зрения не высказываете, не подталкиваете их к какому-то решению.

– Да, не высказываем. Конечно же, от меня её ждут, но… Это конфликт между теми, кто стал христианами, и теми, кто сохранил свои традиционные представления. Когда я приезжаю в необращённый, обычный традиционный чум, от меня ждут либо поддержки, либо какой-то оценки. До последнего отпираюсь. Не хочу эту оценку давать, потому что мне интересно, что у них происходит без моего влияния на это. Я смотрю на поверхность воды, не хочу пальцем дотрагиваться до этой воды, чтобы её не замутить, чтобы всё увидеть, как в зеркале. Хотя, конечно, от меня ждут этой оценки. Моя позиция – это нейтралитет.

– Но всё-таки в результате всего этого изучения какая-то своя оценка будет?

– Знаете, Людмила Фёдоровна, когда я начну оценивать происходящее, то перестану быть антропологом. То есть я в качестве антрополога не имею права на это. Моя задача – анализировать происходящее, понимать смыслы каких-либо культурных процессов. Если я вношу свою оценку, то становлюсь политиком, или социологом, или представителем администрации, или просто обывателем. Но в этот момент я буду не антропологом Татьяной Алимовной Ваграменко, а Таней Ваграменко. И в этот момент меня нельзя записывать на диктофон (смеётся).