Людмила Липатова - Прошли годы, десятилетия…

Закатываясь, солнце приближалось к Уралу, приближалось быстро, разнообразя переливы своих лучей, охватывавших вершины хребта. Вот солнце почти коснулось Урала, стало опускаться на него и, как в калейдоскопе, его лучи заиграли по Уралу, раскрашенному, красивому… Я с замиранием сердца следил, как солнечные лучи стали останавливаться, застывать. Дивное освещение Урала начало делаться одинаково красным. Как вовсе остановилось в своём движении, наполовину скрывшееся за горные отроги, солнце, как почти ставший кровавым Урал застыл, стал неподвижным, тяжёлым. Целых полчаса, представляясь спящим, висело солнце неподвижно… Заснул Урал… Казалось, заснула вся природа, и без того страшная своею безжизненностью в широтах Обдорского края… Я ждал восхода не закатившегося вполне солнца, в сырой гуще воздуха, представлявшегося шаром кровавого цвета…

Но вот Урал встрепенулся. На нем появились тени, легкие, подвижные. Ярко пунцовое освещение его стало незаметно переходить в цвет ярко-красный, красный, оранжевый, в другие… Все опять смешалось… Опять переливы лучей подымающегося, восходящего солнца стали окрашивать Урал в цвета радуги, сначала яркие, потом бледные, потом едва уловимые глазом. Задвигались и поплыли облачка, крутившиеся над Уралом во время солнечного заката. Солнце торопливо подымалось вверх… Последний цветной луч его, упав мягко на вершину самого высокого Уральского отрога, рассеялся, исчез. Заколебалась и задвигалась очнувшаяся от дремоты природа. Урал, так близко от меня стоявший, стал удаляться, уплывать в неведомую даль. Его тяжеловесные очертания стали становиться легкими, как воздух. Он подернулся синевой, стал голубым, как само небо. Он почти слился с небом, так эфирен и чист делался его вид на целый долгий летний день.

Стоявшие над ним облака стали уходить ввысь за солнцем, сделались тонкими, прозрачными, растаяли вовсе. Подул легкий западный ветер. На спокойно спавшей Оби появилась зыбь, тощие деревца на горном её береге зашевелились, заговорили. Прошло около часу. Солнце уже высоко держится, нежно обдавая землю своими теплыми лучами. Обь успокоилась, её поверхность опять приняла чистый, зеркальный вид. Опять воцарилась кругом мёртвая тишина, как в пустыне… Только мерные удары по воде вёсел гребцов-остяков, странно нарушая тишину раннего утра, свидетельствовали о жизни…» («На Оби», «Православный благовестник» №11, с. 495—497).

В одном из очерков он рассказывает о том, как ему «пришлось побывать в долине реки Надым летом, провести там несколько суток под открытым небом, «испытать прелесть ночёвок с мириадами комаров, в это время единственными обитателями страны, так оживляемой зимою кочевниками-самоедами с их оленьими стадами…»:

«При самой благоприятной погоде 9-го июля мы выехали из Обдорска, -пишет он, – летом малолюдного и скучного. Несколько суток пришлось потратить, чтобы добраться до Хэнских рыбопромышленных заведений, откуда, собственно, и должно было начаться наше путешествие в Надым, признанный профессором Аркадием Ивановичем Якобием лучшим местом для миссионерского стана и административного пункта в Обдорском крае.

Ничего нет отвратительнее этих длинных и продолжительных путешествий в лодках под медленными ударами вёсел гребцов, плывущих медленно, скрипящих, монотонно вздрагивающих после каждого взмаха весла. Настроение путешественников почти всегда скоро становится мрачным, они скоро начинают нервничать от неустанной борьбы с комарами, не позволяющими заняться никаким делом. Внутри каюка нестерпимо душно, на крыше его не на чём остановить взор. Кругом вода, синеватая полоска горного берега… А комары и там и здесь одинаково зловеще пищат и не дают ни на минуту покоя…

Мы, доехав до Ярцыног, последнего перегона в Хэ, крайне утомлённые путешествием, желчные, раздражённые, решили для разнообразия пройти последние двадцать вёрст пешком зимней горной дорогой на Хэ.

Мы вошли в приполярный лес, где чахлые деревца ельника и кривые в верхушках лиственницы друг от друга отстоят на четыре, пять и больше сажен. На земле полное отсутствие травы. Под ногами лёгкий, глухой треск от ломавшихся иногда тонких сухих веток, шум от ступания на сухой ил, какой-то неведомый мох… Что-то таинственное, волшебное было в представшей глазам картине этого леса. Ослепительное северное летнее солнце дополняло эффект. Оно самый воздух уже тёплый будто сгущало. Я остановился очарованный. Тишина мёртвая, деревья не колышутся, будто околдованы… Околдован сам чистый и прозрачный воздух, по странному восприятию впечатлений казавшийся густым… Пустыня… Но пустыня не давящая, не гнетущая, напротив, вызывающая какой-то особый восторг, редкое восхищение…

Не знаю, сколько времени я стоял, отдавшись своим чувствам, не знаю, сколько бы времени ещё простоял… Я под впечатлением этой дивной картины забыл всё и вся… Даже утратил чувство к боли от комариных укусов».

Много им пришлось испытать в этом путешествии, искать нужные протоки, удивляться красоте мест, мимо которых приходилось проплывать, но вот наступило время ночёвки.

«Комары, щадившие нас днём на реке, напали на нас на суше с страшным ожесточением. Мы немедля стали раскладывать большой костер и, обложив его кругом мокрым тёрном, уселись под самый дым, которого комары переносить не могут. Но переносить его не могли и мы. Дым ел наши глаза, попадал в дыхательное горло… В результате все мы и кашляли, и чихали, и плакали. Выходили из сферы действия дыма, чтобы передохнуть немного, но там попадались к комарам, которые сразу же целыми тысячами облепляли храбреца, чуть не с воем тотчас же возвращавшегося под спасительный кров дыма. И всё-таки этими храбрецами мы все успели перебывать чуть не до пятнадцати раз за всю короткую ночёвку. О чае и ужине никто и не помышлял, хотя громадный медный чайник весело кипел над костром, были принесены из лодки эмалированные чашки и холодная закуска. Запасливые самоеды, устроив для защиты от комаров полог, все вместе забрались под него спать. Мой товарищ пошёл спать в лодку. Хэнский проводник-зырянин, нахлобучив на голову треух своего летнего гуся, уткнулся лицом прямо на траву и закрыл голову ещё для большей безопасности локтями рук. Недалеко от него расположились спать, закрыв лица платками, мои толмачи. Я же сидел у костра, подклады-вая безостановочно сухие и сырые ветки деревьев и хворост. Наконец и я не выдержал. Несмотря на жгучий зуд от комариных укусов, на острую глазную боль от дыма, веки стали слипаться, и я заснул тревожным больным сном…

Спал очень не долго… Закрытый рясою, я вскоре почувствовал нестерпимый жар в ногах. Я быстро приподнялся и к ужасу увидел, что моя ряса тлеет. На неё или попала искра из непогашенного костра, или я во сне передвинул близко к пылавшему костру ноги. Я вскочил и начал тушить свою рясу – единственную свою одежду, взятую в это путешествие. Но она, к огорчению моему, очень сильно пострадала. Я, подбежав к костру, снова стал подкладывать в него сухих щепок, решив, что для спасения от комаров нужен не дым, а большой огонь, сильный жар, действие которого комары не в состоянии будут выдержать, но который в то же время освободит наши глаза от страданий, причиняемых дымом.