Владлен Анжело - Жизнь Горькая… Жестокая…

Лишь в преклонном возрасте (восемьдесят два года) я познакомился с замечательной русской женщиной – Аллой Сергеевной, с которой я познал подлинное счастье большой любви!

* * *

Чтобы завершить еврейскую тему, хочу рассказать о нижеследующем. Уже будучи человеком пенсионного возраста, оказавшись в Канаде, я узнал: по древнееврейскому закону Галахи, принятому свыше… двух тысяч лет тому назад (!), я евреем не считаюсь!.. Этот закон гласит: «Евреем считается каждый, рождённый женщиной-еврейкой»! Моя покойная мама никакого отношения к еврейству не имела. В паспорте у неё значилась национальность «русская».

Кстати, Иисус Христос (по вышеуказанному закону) был евреем, поскольку его мать, Пресвятая Богородица дева Мария была чистокровной еврейкой, а её муж Иосиф был для Иисуса отчимом.

* * *

В раннем детстве я был капризным ребёнком. К величайшему сожалению, никто из взрослых не воспринимал мои капризы, истерики, плач как проявление крайне неустойчивой психики. Моя нервная система начала формироваться ещё тогда, когда я находился ещё во внутриутробном положении. Сильные нервные переживания моей покойной мамы, несомненно, отразились на мне… Вместо того чтобы обратиться к врачу, начать безотлагательно лечение, создать для меня спокойную обстановку, взрослые воспринимали все эти эксцессы как детские капризы, которые со временем пройдут. Никто из взрослых, и в первую очередь мой отец, не задумывался над тем, что я в конце концов могу стать шизофреником, которому место в… психиатрической больнице! И если этого, к счастью, не случилось, то причиной этому стали перемены, происшедшие в моей жизни. Однако тяжкое наследие – хрупкая, ранимая, неустойчивая психика – осталось… Навсегда! Именно это обстоятельство сыграло роковую роль в моей жизни… Уже в зрелые годы моя жизнь была искалечена, отравлена, сломана…

В трёхлетнем возрасте я был отдан в детский сад. В первый же день я совершил… побег (!) из садика, напоролся на колючую проволоку, исцарапал до крови лицо и руки… Тем не менее на следующий день меня снова отвели в детский сад, и в дальнейшем я не нарушал дисциплину.

В детском саду я увидел впервые в своей жизни множество разнообразных игрушек: зайчиков, белочек, медвежат и т. д. Занятия лепкой из глины, рисование, маршировка под музыку, участие в праздничных утренниках, встречи Нового года у ёлки, украшенной блестящими игрушками, подарки, раздаваемые Дедом Морозом и Снегурочкой, – всё это стало для меня величайшим благом, лучом света в моей обездоленной, тоскливой жизни…

Детский сад стал для меня школой русского языка, русской культуры. На смену «еврейскому национализму» пришёл «пролетарский интернационализм». Постепенно я понял: в нашей большой стране, Советском Союзе, живут народы разных национальностей – русские и украинцы, белорусы и грузины, армяне и узбеки и т. д. Обычно на детских утренниках девочки и мальчики наряжались в национальные костюмы народов нашей страны. Вот только никогда не было случая, чтобы дети надевали костюмы евреев… Вот так в моё детское сознание внедрилась мысль: еврейского народа вообще не существует…

Однако самые радикальные перемены в моей жизни были связаны с тётей Цилей, у которой не было своих детей… Спустя много лет я случайно узнал о страшной трагедии, имевшей место в её жизни… Будучи ребёнком, тётя Циля до четырёх лет не ходила… Её родители проявили преступное равнодушие к своей дочери. Впоследствии, когда тётя Циля вышла замуж и должна была родить ребёнка, выяснилось: из-за постоянного сидения на полу в детстве произошла деформация костей таза, и во время родов ребёнок не смог выйти наружу… Чтобы спасти жизнь тёти, хирурги вынуждены были… расчленить тело младенца (!) и вытащить по частям… Вторая беременность завершилась аналогичной трагедией… Кесарево сечение в те годы ещё не применялось… Можно себе представить состояние тёти Цили и её мужа дяди Арона… Врачи вынесли строгий вердикт: тётя Циля не должна больше рожать детей! Поскольку в те годы противозачаточные средства были большой редкостью, тёте Циле (при возникновении беременности) приходилось ложиться под нож хирурга…

Поэтому неудивительно, что тётя Циля прикипела ко мне. Ежедневно в конце дня она приходила в детский сад и, взяв меня, приводила к себе домой. У тёти с дядей была небольшая комната в коммунальной квартире. Тётя старалась покормить меня чем-то вкусным, расспрашивала меня, как прошёл день в детском саду. А поздно вечером отводила меня к родителям отца.

Но однажды летом (в 1934 году) произошёл судьбоносный случай. Взяв меня, как обычно, из садика, тётя повела меня к себе домой. Уже по пути к её дому стал накрапывать дождь. Едва мы переступили порог её комнаты, как разразилась сильнейшая гроза. Ослепительные молнии сопровождались мощными раскатами грома. Обильные потоки воды хлынули на землю. В течение долгого времени бушевала стихия… О том, чтобы вести меня домой, к дедушке и бабушке, не могло быть и речи. Во время грозы я очень испугался…

Тётя обняла меня, приласкала, стараясь успокоить. По-видимому, она прониклась ко мне сочувствием и состраданием ещё тогда, когда она впервые увидела меня… Теперь она решила оставить меня ночевать у себя. Она согрела на примусе воду, искупала меня и, надев на меня чистую дядину рубашку, доходившую мне до пяток, уложила спать на кушетку, постелив чистые накрахмаленные простыни.

Когда я проснулся, было уже утро. В комнате никого не было. Через окно светило яркое летнее солнце. Я подошёл к окну. Лужицы во дворе, блестевшие на солнце, напоминали о вчерашней грозе. Над окном у своих гнёзд щебетали ласточки. Благоухала сирень. Я вспомнил, как накануне тётя утешала, успокаивала меня. Тихая радость наполнила мою душу… Мне страстно захотелось остаться жить в этой небольшой, уютной комнате, не разлучаться с тётей…

Когда вскоре тётя вошла в комнату, я со всей решимостью, на которую был способен, воскликнул: «Я хочу у вас жить!» Этой короткой фразой я выразил своё самое сокровенное желание! Я предполагаю: тётя, возможно, и сама думала о том, чтобы взять меня на воспитание. Она переговорила со своим мужем, дядей Ароном, который с пониманием отнёсся к состоянию тётиной души… Он согласился. Осталось урегулировать этот вопрос с моим отцом.

Дядя Арон, работая продавцом в магазине, подчинялся моему отцу, занимавшему должность заведующего отделом Новгород-Северского горторга.

Когда дядя известил моего отца о моём сокровенном желании «сменить местожительство» и о согласии своём и тётином приютить меня, отец совершенно не возражал! Ему, в сущности, было всё равно, где я буду жить… Главное – чтобы не в его семье…